Когда моему сыну было шестнадцать лет, ему очень нравилась дочка директора конного завода, хорошенькая блондинка с голубыми глазами. Однажды вечером, когда мы в сумерках стояли с сыном на крыльце, по дороге мимо моего дома проходила эта девушка со своей знакомой, вероятно, приезжей. Мы слышали, как дочь директора сказала: «А здесь живет писатель. У него есть сын. Но знаешь, он колченогий».
Я сделал вид, что не слышу. Так же поступил и мой сын. Он крикнул девушкам: «Привет, куда идете?». И, прихрамывая, пошел на прогулку в сторону леса. А я вернулся в свой кабинет, зажег свет, потом долго сидел, склонившись над своей пишущей машинкой. Разные мысли и слова приходили мне в голову, но в конце концов я просто написал:
«Сынок! Человек оказался существом, хуже всего подготовленным к жизни, а ведь он правит миром. У адмирала Нельсона был только один глаз, на войне потерял глаз и Кутузов. Бетховен был глухим. Демосфен заикался. Ты знаешь, как я боялся воды, а ведь я, как ты утверждаешь, стал хорошим яхтсменом. Ты говорил, что в будущем хочешь стать врачом. Мало быть только врачом. Ты должен стать великим врачом. И тогда все забудут о твоей ноге, самые красивые женщины будут добиваться твоего расположения. Возможно, величие и сила человека кроются в его слабости.
Твой отец».
Я вынул напечатанный лист бумаги из машинки, отнес в комнату сына и положил ему на кровать.
Думаю, что он нашел эту записку и прочитал ее. Но мы об этом никогда не говорили.
Теперь я расскажу о моей жене, Барбаре, которая, несмотря на свои сорок лет, еще очень красивая женщина, среднего роста, с пушистыми рыжевато-блондинистыми волосами, карими глазами, светлой кожей. Шея у нее гладкая, как у молодой девушки, округлые щеки, неглубокие морщинки в углах глаз, да и то, вероятно, оттого, что она часто смеется. Я выгляжу с ней рядом как мрачный, худой, сгорбленный астеник с иронической улыбкой на лице. Никто не верит, что это я научил ее быть веселой, а ведь когда-то Барбара была совершенно другой. Веселье у нее проявляется прежде всего в глазах и в женственных движениях, а это приводит к тому, что когда я на нее гляжу или она смотрит на меня, даже самые большие мои проблемы становятся не такими важными и их легче перенести.
Когда я с ней познакомился двадцать лет назад, она была необыкновенно красивой женщиной, официанткой в кафе, куда я приходил еще будучи начинающим писателем, чтобы встречаться с такими же молодыми литераторами. Барбара десять лет прожила в Советском Союзе, куда ее родители уехали, чтобы спастись от гитлеровцев, и бегло говорила по-русски. Я уговорил ее поступить на русскую филологию. Отдельную главу и, вероятнее всего, как-нибудь в другой раз, я посвящу тем проблемам, которые приходится пережить молодому писателю, когда его жена учится в вузе, а в доме двое детей.
О женщинах я знаю много, потому что Барбара не была моей первой любовью, случались у меня флирты и во время нашего супружества. Мне кажется, что некоторые женщины похожи на инструмент с одной струной. Как только коснешься этой струны, она издает только один, всегда одинаковый звук и тон; даже сам выдающийся скрипач Кулька не сыграл бы на этой струне концерт Паганини. А бывают женщины с сотнями струн, как фортепьяно или клавесин. Человек, лишенный слуха и умения играть, потренькает одним пальцем какую-нибудь мелодию, но если появится виртуоз, то ты услышишь музыку всего мира. Слушаешь и плачешь. Слушаешь и смеешься. Слушаешь, и у тебя появляется чувство, что ты беседуешь с Богом. Из моей жены я писательским скальпелем выкроил несколько женских образов для своих книг и театральных пьес: святую Жанну д’Арк, прелестную идиотку, придворную даму, кокетку, Марию-Антуанетту, римскую матрону и уличную шлюху. И думаю, присмотрись я к ней поближе, то обнаружу еще кого-нибудь.
Ругаемся мы редко, в основном из-за детей, их воспитания. Иногда мне кажется, что она не понимает меня достаточно глубоко и не пытается войти в мир моих писательских сомнений и страхов. Время от времени она просто смешит или злит меня, особенно если ревнует или упрямо и вопреки очевидному утверждает, что я необыкновенно красив и все женщины, какие встречаются на моем пути, старые и молодые, хотят лечь со мной в постель. Ее ревность иногда кажется мне какой-то странной, даже неестественной. Когда я возвращаюсь из заграничной поездки или просто подольше плаваю по озеру или гуляю в лесу, потом, уже лежа в кровати, она начинает выпытывать: «Скажи мне честно, ты мне изменял? Ты встречался на пастбище с Зосей, правда? Я знаю, что она в тебя немного влюблена». Когда-то я горячо все отрицал, но потом понял, что она мне все равно не верит и к тому же производит впечатление немного разочарованной. Поэтому я признаюсь теперь в изменах, на самом деле имевших место и вымышленных, конечно, чаще всего в последних, ибо настоящих бывает не так уж много. И тогда она тихо лежит рядом и вздыхает: «Ну, конечно, понимаю. Такой мужчина, как ты, не может быть собственностью одной женщины. Они чувствуют, что ты король пениса». Вы смеетесь? Я тоже смеюсь по этому поводу, но признаюсь, что приятно слышать такие слова, даже если они не соответствуют действительности. А впрочем, если над этим вопросом подумать как следует, то, несмотря на свой возраст, я не столь уж плох, раз так утверждает моя жена, тем более, что ей об этом больше известно, чем вам. Лежу рядом с ее теплым телом, думаю о «короле пениса», гордо выпячиваю свою худую грудь, а она говорит: «Сегодня, во время моей поездки в Бобровники, молодой учитель подошел ко мне и, краснея, сказал: „Какая у вас красивая брошка на груди“. И представь себе, Генрик, он, дотронувшись до этой брошки, задержал ладонь на моей кофточке». Я возмущенно воскликнул: «А что ты ему на это?». «Да ничего. Пусть убедится, какие у меня упругие груди, хотя я родила двоих детей. Ну, посмотри сам, права ли я?». Говоря это, она распахивает ночную рубашку и поднимает груди вверх, чтобы я мог их коснуться. Так у нас обычно все и начинается, впрочем, такое бывает довольно часто.
Думаю, что Барбара немного похожа на мою мать, хотя одновременно очень от нее отличается. Моя мать никогда не работала и всегда жила за счет моего отца, Барбара работает и живет своей жизнью. Но как моя мать в отце, так и Барбара уверена в моем всемогуществе и необыкновенной талантливости. Именно она уговорила меня сдать на водительские права и купить автомобиль, хотя и мать, и мои дети считали, что я не должен этого делать из-за своего неровного характера. Она же убедила меня заняться парусным спортом, а потом и сдать документы на рулевого яхты. Хотя мои друзья утверждали, что я слишком уж хило выгляжу для яхтсмена. Наконец, она подала мысль переехать в деревню, когда заметила, что мне осточертели все литературные морды в нашем городе. А ведь я очень боялся бросить работу в редакции и с ужасом думал о том, на что мы будем жить в этих лесах. «Я заработаю на жизнь, – сказала она, – а кроме того, ведь у тебя талант и там ты сможешь его развить».
В одной серьезной книге мы прочитали, что для нормального развития ребенка, как девочки, так и мальчика, особенно в период созревания, в доме должен быть властный отец и уступчивая мать. Вот почему я не вхожу в кухню, не заглядываю в кастрюли, не завариваю ни чая, ни кофе, это дозволено делать только моей жене, дочери или сыну. Барбара с гордостью повторяет детям: «Ваш отец никогда в жизни не вымыл за собой тарелки, когда-то всю посуду мыла его мать, а потом я и вы». Моя жена говорит об этом также в компании взрослых людей, в связи с чем некоторые считают ее идиоткой. А хуже всего то, что она говорит неправду. Потому что в те годы, когда она получала образование, именно я занимался детьми, готовил обеды, мыл посуду, делал с ними уроки. Но дети этого не помнят. Конечно, теперь все не так; зачем мне мыть посуду, если в доме живут почти взрослые дети. А когда они уезжают в интернат или в студенческое общежитие – я не пачкаю много посуды и складываю ее в специальный тазик. Через день посуду моет моя жена. Я сам готовлю себе завтраки и ужины, подогреваю приготовленный обед, но дети этого не видят. Поэтому у детей и знакомых я пользуюсь репутацией старорежимного деспота, который тиранит жену и детей, сам пуговицы не пришьет, не выгладит брюк, не говоря уже о том, что и не подумает выстирать себе носки или рубашку. И даже я сам иногда начинаю верить в то, что я именно такой, как они думают.