– Мало ли что! Тем более!
– Вот заладил, – сказал Костя. – Одно да потому. Нет ли чего поновее?
– Давно не вопрос, – сказал филин спросонья.
– Класс! – воскликнул мальчик.
– Мы над этим работаем, – заметила перепрограммированная птица и снова задремала.
– Колобок, – сказал Костя. – А богатырская застава, она какая – типа военного городка?
Начать придется издалека – так ведь и дорога впереди немалая.
…Мальчикам из первобытного племени паспортов не вручали. Чтобы перейти в категорию взрослых охотников и воинов, нужно было преодолеть суровейшие испытания. От одного перечисления этих мук любая ювенальная юстиция грохнулась бы в обморок и никогда уже не пришла в сознание.
Их пугали во мраке пещер дикими воплями и страшными масками.
Их пытали раскаленными угольями и укусами мерзких насекомых.
Их подвешивали за крючья, проходящие сквозь кожу, и оставляли так висеть до утра.
Их тела резали каменными лезвиями, так что навечно оставались шрамы. Шрамы и татуировки (тоже еще то удовольствие!) служили в те времена удостоверением личности.
При этом полагалось не орать, не плакать, не жаловаться, иначе позор на всю оставшуюся жизнь.
Конечно, у каждого племени были свои обычаи – в джунглях одни, в тундре другие, но испытания проходили все.
Это называлось инициацией. Или обрядом перехода.
Инициация изменяла в жизни подростка буквально все, часто даже настоящее имя ему давали только после таких зверских экзаменов.
А потом юношей выгоняли из племени, чтобы жили отдельно ото всех в особой хижине или доме.
Дом этот обычно размещался на границе охотничьих владений племени – например, у реки, служившей рубежом. Так что посылали парнишек, по сути, в пограничный дозор. Чтобы ни одна нога презренного Голубого Песца не ступила на священную землю народа Фиолетовой Черепахи.
Назначали им старшего – обычно того, кто прошел через испытания в минувшем году. Его слово было законом.
И навещать ребят было нельзя – ни отцу, ни матери, ни сестре, ни тем более девушкам. Особенно девушкам – ведь передерутся наши курсанты!
Никаких маминых шанежек да подорожничков тоже не полагалось – еду и огонь предстояло теперь добывать самостоятельно. Оружие и снасти изготовить из подручных матерьялов.
Отныне каждый отвечал сам за себя и за товарищей.
Еду и оружие, правда, можно было и украсть – но только у соседей за рекой. И ни в коем случае не попасться, иначе будут дипломатические осложнения.
А за рекой в подобном доме обитали их ровесники – в том же качестве и по сходным законам. Так что получалось что-то вроде ролевой или военной игры. Иногда с реальными жертвами.
Отголоски древних обычаев дожили и до наших дней – в армии и особенно в тюрьме: например, татуировки, могущие все рассказать об их владельце, «прописка» в камере…
…Сказку Пушкина о мертвой царевне и семи богатырях знает каждый. Но далеко не каждый задумывается, почему эти витязи, лихие взрослые вояки, живут «средь зеленыя дубравы», предоставленные сами себе, а не служат, к примеру, в здешней городской страже или в армии. Чем они вообще занимаются?
Перед утренней зарею
Братья дружною толпою
Выезжают погулять,
Серых уток пострелять,
Руку правую потешить,
Сорочина в поле спешить,
Иль башку с широких плеч
У татарина отсечь,
Или вытравить из леса
Пятигорского черкеса.
«Сказка – ложь, да в ней намек»! Память о древнем обычае инициации сохранилась у потомков – правда, в искаженном виде. Семь богатырей – это те же самые мальчишки-иницианты, отбывающие пограничную повинность в доме, куда не допускаются женщины (царевна-то живет у них «без всякой славы», то есть тайно). Стреляют они серых уток ради пропитания, а чужаков гоняют, потому что у них такое задание.
Но вот «пятигорского черкеса» веселый Александр Сергеевич вставил из озорства – Кавказская война была уже тогда самой что ни на есть современной. Получился анахронизм. Живи поэт в наше время, он мог бы сочинить что-то вроде
…Иль мочить в тиши сортира
Полевого командира.
И уж, конечно, незаконное проживание прекрасной царевны должно было иметь последствия – и в жизни, и в сказке. Как событие чрезвычайное.
Вот так пограничная хибара для мужающих отроков постепенно и превратилась в эту самую богатырскую заставу…
А в европейской сказке про Белоснежку, между прочим, выродилась она в рабочую общагу семи гномов! Так им и надо!
…Кабы жили на заставе богАтыри,
Недалеко от города – за двенадцать верст,
Жили они да тут пятнадцать лет.
Тридцать-то их было да со богАтырем;
Не видали ни конного, ни пешего,
Ни прохожего они тут, ни проезжего,
Ни серый волк тут не прорыскивал,
Ни ясен сокол не пролетывал,
Ни нерусский богатырь не проезживал.
Во как наши-то всех запугали! Пятнадцать лет живой души вокруг не было!
На самом-то деле богатырская застава держала под контролем дорогу на стольный град. Ездили и ходили, конечно, по дороге разные люди, но миновать заставу не имели права. Иначе на чужаков обрушивался богатырский гнев:
– Вор, собака, нахвальщина!
Зачем нашу заставу проезжаешь —
Атаману Илье Муромцу не бьешь челом?
Податаману Добрыне Никитичу?
Есаулу Алеше в казну не кладешь
На всю нашу братию наборную?
Что-то знакомое, не правда ли?
Застава была и пограничным пунктом, и таможней, а в случае чего – и передовым заслоном. И стольному граду приходилось эту заставу кормить, иначе она только самоснабжением и занималась бы.
Заставой же именовался конный патруль – групповой портрет такого патруля мы видим на известной картине Василия Васнецова. Причем с точки зрения нарушителя границы…
Так что правильно Костя думал – напоминала она военный городок. Со всеми необходимыми хозяйственными службами.
В чем учащемуся Жихареву еще предстояло с прискорбием убедиться.
– Ну я попал! – сказал Костя. – Ну ты меня подставил! Мало того, что деревянными мечами без отдыху колотимся, так еще вечный наряд по кухне!
Выпала Жихареву малая минутка передышки, так он сразу бросился искать Колобка, чтобы пожаловаться.