Потом на незваного обжорливого гостя переходит:
У моего света у батюшки
У попа у Левонтья Ростовского
Была стара собачища дворовая,
По подстолью собака волочилася,
Лебяжьей костью подавилася,
Собаке Тугарину не минУть того —
Лежать ему во далече в чистом поле.
Алеша настолько презирает поганого царевича Тугарина, что на схватку берет не меч, а «шалыгу подорожную», то есть посох.
Да Тугарин непростой противник:
Летает собака по поднебесью,
Да крылья у коня нынче бумажные…
В других изводах былины бумажные крылья не у коня, а у самого Тугарина. Что это? С какой бы стати ему летать?
Но Тугарин ведь – Змеевич, змеиное отродье. Вот и летает, дельтапланерист окаянный. И как его в поднебесье взять?
Делать нечего – взмолился Алеша Спасу вседержителю да Богородице, чтобы послали дождь. Бог хранит на Руси храброго – дождь пошел, крылья намокли, Тугарин с конем опустился на землю… А тут и поповский сын с тяжеленной шалыгой…
После этого подвига Илья и Добрыня принимают Алешу в свою команду.
И тут-то добры молодцы поназванились:
Назвался старый братом старшиим,
А середниим – Добрынюшка Никитич млад,
А в-третьих – Алешенька Попович млад…
Илья и Добрыня относятся к Алеше словно к сыну. Да и сказители тоже: к его имени непременно прибавляют «млад», так же как Илья всегда «старый»…
И нигде не величают покуда Алешу «Леонтьевичем»: молод еще! Млад!
В общем, Большая Тройка утвердилась в устном народном творчестве. И все вроде бы хорошо…
Но потом Попович такое утворил, чего ни побратимы, ни сказители, ни слушатели и представить не могли…
История-то известная, во многих сказках многих народов друг или даже брат предает героя, чтобы присвоить его подвиг и взять за себя его невесту. И неузнанный герой на собственной свадьбе всех разоблачает. Перед нами так называемый бродячий сюжет.
И финал «Одиссеи» на нем построен. И «Граф Монте-Кристо». И куча дурацких сериалов…
Так то ж сказки! А у нас тут эпос! Неблагородно как-то! Не по-богатырски! Мы-то привыкли, что богатыри – положительные герои! Всем ребятам пример!
Грустный наш Добрыня, отбывая в очередной поход, предупреждает свою Настасью, чтобы ждала его не менее шести лет, а тогда уж
Поминай меня, Добрынюшку, убитого.
А тебе, Настасья, воля вольная:
Хоть вдовой живи, да хоть замуж поди,
Хоть за князя поди, хоть за боярина,
А хоть за русского могучего богАтыря,
Только не ходи за моего брата за названного
Ты за смелого Алешу за Поповича.
Как чувствует беду Добрыня. Почему? Загадка. В настоящей поэзии всегда есть загадка. Ведь насчет Ильи-то не предупреждает жену Никитич! Даже насчет известного соблазнителя Чурилы Пленковича не предостерегает! Почему именно Попович?
Ну, сгоряча-то Алеша много чего натворить может. А тут он годами ждет, но не оставляет подлый замысел: видно, и вправду любит. Потом улучает момент и, вернувшись из очередного похода, едет в дом Добрыни и сообщает
…Что нет жива Добрынюшки Никитича,
Он убит лежит да на чистом поле:
Буйна голова да испроломана,
Могучи плеча да испростреляны,
Головой лежит да в част ракитов куст.
(Ясно, где берут начало печальные казачьи песни?)
…Сразу же подсуетился «солнышко Владимир»: что тебе вдовой жить, выходи хоть за кого, а особенно за Алешу Поповича!
Воистину мания была у этого князя организовывать браки своих верных воинов. Впрочем, не у него одного: Наполеон Бонапарт тоже сам решал, кому из его маршалов на ком жениться. Как и Александр Македонский. Брак – дело государственное.
Настасья, верная жена, решает ждать еще шесть лет. А ведь ей к тому времени уже годов самое малое тридцать подойдет! По тогдашним меркам чуть не старуха будет! (Но… былинное время не похоже на реальное. Илья всегда «старый», Попович постоянно «млад»)…
Терпеливо ждет и Алеша, что совсем на него не похоже. Но выйти из этой злодейской, нелюдской игры уже не может.
Наконец все жданки съедены и объявлена свадьба.
Тут и возвращается Добрыня из Царьграда-Константинополя. Видно, служил по контракту у тамошнего императора (что для славянского витязя и в реальности было делом обычным), да вот подзадержался…
Неприятную новость узнает богатырь от собственного коня, который по такому случаю «испровещился голосом да человеческим». А чего, спрашивается, раньше-то молчал, волчья сыть?
Но не сразу едет Добрыня на княжий двор. Нет, сказитель совершенно сознательно отдаляет от нас «момент истины», всячески затягивая повествование повторами да пересказами – не в Голливуде этот прием придуман!
Сперва он посещает родимый дом, причем матушка его не узнает, а сын ей себя не объявляет – я, мол, Добрынин друг, а сам Добрыня воистину погиб, но мне, дружбану, наказывал:
Если слУчит Бог быть на пору тебе во Киеве,
То возьми мое платье скоморошеско,
Да возьми мои гусельки яровчаты
В новой горенке да все на стопочке.
(Стопочка – настенный крючок или колышек для одежды и прочего. Это вешалка!)
Да-да! Случалось богатырю и скоморошеством да пением зарабатывать – без отца ведь рос, единственный кормилец был.
Потом Добрыня-скоморох внаглую пробивается на пир и устраивается, по указанию князя, на печке – на той самой печке «муравленой», откуда Алеша «привечал» Тугарина Змеевича. Скомороху там самое место!
Вот так одна былина перекликается с другой.
Но поет он, на гуслях себе умело подыгрывая, вовсе не потешную байку, а перечисляет и славит всех, собравшихся на пиру поименно – «от старого да всех до малого». Хвалебная песня барда в застолье – давняя традиция…
Нет, никакой это не скоморох, говорят восхищенные гости, это неведомый добрый молодец, ему не на печке сидеть, ему среди нас место…
И Добрыня выбирает это место – напротив Настасьи-невесты. И бросает ей в чару зелена вина свой перстень – тоже прием из сказки.
Тут начинается разоблачение. Сначала винится Настасья Никулична (бывшая крутая богатырша!), что не исполнила мужнин наказ, объясняя все женской глупостью и бесправием:
У нас волос долог, да ум кОроток,
Нас куда ведут, да мы туда идем,
Нас куда везут, да мы туда едем…
Вот скромница! А как же «овсяный блин»?
Отвечает Добрыня, не повышая голоса: