Поднимаю глаза — вижу себя, маленького, приклеенного ногами к потолку, болтающегося вниз головой, задравшего голову к небесам, но вместо этого уставившегося вниз. В меня летит ярко-желтая фрисби.
Перехватываю.
Подбегает девчонка — некрасивая вроде бы, но при этом удивительно милая. Черные волосы до плеч вьются. Глаза карие, чуть опущенные книзу, веселые и печальные одновременно.
— Прости! Промахнулась.
— Та же история. — Отдаю ей тарелку.
— А у тебя что случилось? — Она берется за фрисби, но не отнимает ее у меня; несколько секунд мы держимся за тарелку оба.
— Перепутал тубу. Теперь вот девять минут ждать следующую.
— Может, сыграешь с нами?
— Я опаздываю.
— Но до поезда еще ведь девять минут!
— Точно. Ладно.
И вот я, снарядившись на убийство, иду за ней вслед играть во фрисби. Ее друзья — все симпатичные ребята: открытые лица, улыбки честные, в движениях — покой.
— Я Надя, — говорит синеглазая.
— Пьетро, — представляется невысокий паренек с выдающимся носом.
— Джулия, — протягивает руку хрупкая блондинка; камуфляжные штаны с карманами болтаются на худых бедрах, в пупке пирсинг. Жмет крепко.
— Патрик, — говорю я. Нормальное имя. Человеческое.
— Давайте двое на двое! — говорит Надя. — Патрик, будешь со мной?
Над нашими головами — шероховатые шары-горшки, сплетение почти невидимых тросиков, маслянисто-зеленые листвяные шапки, воздух, маслянисто-зеленые листвяные шапки, ниточки тросиков, шероховатые шары-горшки, трава, счастливые люди играют во фрисби. Сады Эшера — заповедник счастливых людей.
Тарелка летит еле-еле, да и ребята эти — явно не спортсмены.
— Ничего себе у тебя скорость! — В Надином голосе восхищение. — Ты чем занимаешься?
— Безработный, — отвечаю я. — Пока что.
— А я дизайнер. Пьетро — художник, мы вместе работаем.
— А Джулия?
— Тебе Джулия понравилась?
— Просто спрашиваю.
— Понравилась? Скажи, ладно тебе!
— Мне ты понравилась.
— Мы здесь каждую неделю играем. Тут классно.
— Тут классно, — соглашаюсь я.
Надя смотрит на меня — сначала на мои губы, потом поднимается выше. Смазанная полуулыбка.
— Ты мне тоже… Понравился. Может, ну его, твой поезд? Поехали ко мне?
— Я… Нет. Мне нельзя, — говорю я. — Я опаздываю. Правда.
— Приходи тогда на следующей неделе. Мы обычно по ночам…
Она ничего про меня не знает, но ей все равно. Она не претендует на меня и не предлагает мне себя. Был бы я обычным человеком, мы просто сошлись бы на несколько минут, а потом рассоединились — и увиделись бы через неделю или никогда. Будь я обычным человеком, не принимавшим обетов, я ничего не требовал бы от женщин, и женщины ничего не требовали бы от меня. Когда-то люди говорили: подарить любовь, продать тело; но ведь от совокупления ничего не убывает. Наши тела вечны, трение не изнашивает их, и нам не надо рассчитывать, на кого потратить ограниченный запас их молодости и красоты.
Это естественный порядок вещей: обычные люди созданы для того, чтобы наслаждаться. Миром, пищей, друг другом. Зачем еще? Чтобы быть счастливыми. А такие, как я, созданы, чтобы оберегать их счастье.
Я назвал Сады Эшера заповедником, но это неправда. Кроме подвешенных апельсиновых деревьев, в этом месте нет ничего примечательного. Люди здесь такие же безмятежные, веселые, искренние, как и везде. Ровно такие, каким и положено быть гражданам утопического государства.
Потому что Европа и есть Утопия. Куда более прекрасная и величественная, чем смели воображать Мор и Кампанелла. Просто у любой Утопии есть задворки. У Томаса Мора процветание идеального государства было обеспечено работой каторжников — как и у товарища Сталина.
Это у меня от моей работы глаз замылился — все время короткими перебежками, все время по задворкам этой утопии, по ее сервисным коридорам, и на фасады давно не обращаю внимания. А они есть, эти фасады, и в желтых уютных окошках улыбающиеся люди обнимаются и чаевничают.
Это моя проблема. Моя, а не их.
— Патрик! Ну бросай же!
У меня в руках — желтая тарелка. Не знаю, сколько длится мой стоп-кадр. Посылаю фрисби блондинке — слишком высоко. Джулия подпрыгивает — с нее чуть не сваливаются штаны, — ловит и хохочет.
— Что это?! — Надя зажимает уши.
В уши лезет какой-то жуткий механический вой. Тревога?! Помещение затапливает слепящий белый свет — словно прорвало плотину, которая удерживала сияние сверхновой.
— Внимание! Всем отдыхающим срочно собраться у западного выхода! В здании обнаружена бомба!
И тут же из зазеркалья выскакивают люди в темно-синей полицейской форме — шлемы, жилеты, пистолеты в руках. Выпускают из ящиков какие-то приземистые круглые аппараты вроде домашних уборщиков, те мечутся по траве, фырчат, ищут что-то…
— Всем двигаться к западному выходу! Быстро!
Счастье и покой скомканы и порваны. Вой сирены вздергивает людей за шиворот, пихает их в спины, как кусочки пластилина, сминает их в один липкий шар, катит на запад.
Только мне туда не надо. Мне туда нельзя.
Я должен оставаться у своего выхода — восточного. Сюда сейчас подойдет мой поезд!
Надю и ее приятелей закатывает в разноцветный пластилин, прежде чем я успеваю сказать им «Пока!».
— Что случилось?! — требую я у полицейского, который подгоняет толпу.
— К западным воротам! — орет он на меня.
Лицо у него забрызгано потом. Видно: это не учения, ему страшно.
Выдергиваю из ранца маску Аполлона, сую ему в лицо. Удостоверений нам не положено, но маска заменит любую ксиву. Никто, кроме Бессмертного, такую носить не посмеет. И полицейский об этом знает.
— Предупреждение о теракте… Угрозы. Партия Жизни… Эти ублюдки. Сказали, разнесут Сады Эшера к чертям… Пожалуйста, к западному выходу… Эвакуация.
— Я на задании. Мне нужно тут дождаться поезда…
— Поезда остановлены, пока мы не найдем бомбу. Пожалуйста… В любую секунду тут может… Вы понимаете?!
Партия Жизни. Перешли от слов к делу. Следовало ожидать.
Эти овчарки в погонах уже почти согнали всех в дальний угол. А если террорист в толпе? Если бомба у него? Что за бред?!
Хочу сказать об этом полицейскому, но затыкаюсь на полуслове. Он меня не послушает, и он все равно ничего не решает. И потом, я тут не мир спасаю, у меня свои дела. Поскромнее.
— Мне нужен транспорт! — Я хватаю его за ворот. — Любой!