— Я не люблю композит! — объясняет старик. — Композит не ржавеет. Сто тысяч лет пройдет — а ваши стулья будут все такими же. Империи разрушатся, человечество вымрет, но посреди пустыни будет стоять сраный стул! — Он качает головой по-особому, по-индийски — подбородок движется вправо и влево, а макушка остается на месте. — Давай еще выпьем.
— Остановись! — скрипит крючконосая старушенция.
Девендра только посылает жене воздушный поцелуй. Разливает нам с Раджем, последним наполняет свой стакан.
— Это для богов стулья, а не для человека, — рассуждает он. — Ваше здоровье!
Радж пьет — левой, но следит за дедом с беспокойством. А мне уже все равно.
— А мы не боги, мальчик! — Старик довольно кряхтит и жмурится. — Что бы мы там ни химичили со своей требухой, это все жульничество. Вечные пластиковые стулья — это не для наших задниц. Нам нужны стулья, которые будут напоминать нам кое о чем… Ржавое железо — вот хороший матерьяльчик!
— Мы все равно достанем тебе их воды, дед! — упрямится Радж. — Разбавлю ею твое пойло, помолодеешь лет на десять, и тогда уж болтай себе сколько влезет о том, как хорошо помирать.
— Это тебе вечно жить надо! — смеется Девендра. — Ты молодой, а тебе все не хватает!
— Надо! Почему только буржуям можно? Это же несправедливо! Посмотри на него! — Радж толкает меня в бок; но не обидно. — Он, может, тебя старше в два раза, а ты его все мальчиком зовешь!
— Он-то? Что я, мальчишку от старика не отличу? Нет, внучек, человек не снаружи стареет, а внутри! А я этого пацана вижу насквозь! — Девендра ерошит мне волосы.
У обычного меня от такого шерсть бы на загривке дыбом встала, но индийская отрава распарила мои мозги, разжижила мою кровь. Не могу злиться.
— Давай спорить! — азартно кричит Радж. — Тебе сколько лет, друг?
— Я не мальчишка, — говорю я.
— Сколько? Двадцать три? Двадцать шесть? — перебирает старик.
— Двадцать девять.
— Двадцать девять! Пацан! — смеется Девендра.
— Друг! А ты правда оттуда? Из большой Европы? — спрашивает меня кто-то. К нам поближе перетащил стул для своей беременной жены студент-очкарик.
Она сидит, обмахивается ресницами с бабочкино крыло размером, кокетливая, словно и нет при ней ее обузы.
— Правда, — нетвердо говорю я.
— Вообще круто! — потирает руки студент. — Слушай, есть дело! Мне нужен партнер там, у вас!
— Наркотики через границу возить? — шучу я.
— Не, наркотой у нас Радж занимается! Звездную пыль делает. Я кино снимаю. Он про бизнес, я про искусство.
— Я вообще-то хочу на контрабанду воды перейти! — оправдывается зачем-то Радж. — Но там все арабы держат, а они за паков горой, нас не пустят… Купить даже не дают.
— Не перебивай, брат! — Студент толкает его в плечо. — Короче. У вас же там в Европе у мужиков не стоит ни у кого, так? Ну, в плане ли-би-до?
— Почему это? — обижаюсь я.
— От хорошей жизни, наверное! Все, что мы тут снимаем, все к вам уходит! Короче, перспективы обалденные! Будем знакомы!
Он лезет во внутренний карман клубного пиджака — на ногах у него тренировочные штаны — и извлекает оттуда визитную карточку. Физическую, отпечатанную на бумаге, — и вручает мне ее с гордостью. Бумага тонкая, дрянная, но буквы позолочены. «Хему Тирак» значится на ней. «Порнобарон». Я уважительно убираю визитку в нагрудный карман.
— Дедуль, налей мне тоже! — просит Хему, порнобарон-отличник.
— Жена твоя не против? — подначивает Девендра. — А то моя вся изведется, пока я до кондиции дойду!
— Да потому что у тебя от всей поджелудочной одна четверть осталась, а ты и ее хочешь проспиртовать! — не выдерживает старуха.
— Цыц! — Девендра сводит вместе свои кустистые брови. — На то я и хозяин дома!
— У меня, например, все в порядке, — настаиваю я; в моей голове шумит теплое море.
— Вот еще одно доказательство — он пацан! — вмешивается в нашу беседу старый Девендра.
— Ну молодец, что тут можно сказать? — Очкарик хлопает меня по плечу. — Так держать! Но! Но почему-то все ваши хотят на наших глядеть. Может, потому что знают: у нас если телочка на семнадцать выглядит, то ей семнадцать и есть. А может, потому что у нас это с огоньком делают, как в последний раз…
Аннели отвернулась от меня, сгорбилась, занята чем-то. Мне хочется подойти к ней. Погладить по спине. Взять за руку. За что я на нее наорал?
— У нашего дяди Ганеша была опухоль, — говорит Радж. — Рак поджелудочной.
— Это брат мой, — поясняет Девендра. — Хороший был человек. С кишками у нас у всех не в порядке.
— Два года умирал, — продолжает Радж. — Ему было семьдесят. Доктора сказали, два месяца, а он два года тянул. И каждую ночь требовал, чтобы жена спала с ним. Тетя Аайюши. Его ровесница, между прочим. Спала, ты понимаешь? Такой силищи был человек. Тетя говорила, ей страшно каждый раз: вдруг, мол, он прямо на мне преставится? Но отказать не могла.
— Не могла? Не хотела! — громыхает Девендра. — Вот такой был мужик! — Он показывает мне большой палец.
— Вот и брал бы с него пример! — тычет узловатым пальцем деду в нос его седая жена.
— Вот и беру! — Старикан опрокидывает еще стакан.
— В общем, у нас это в крови. — Хему-очкарик протягивает ему чайную чашку. — Я про страсть.
— Немудрено с такой-то красавицей! — Девендра толкает старуху локтем в бок, кивает на беременную блондинку. — Ты у меня, правда, тоже ничего была…
— Я-то от воды их не отказывалась бы! — кивает старуха.
— Мы и тебе достанем, баба Чахна! — заверяет ее Радж.
— Хочу выпить за то, Хему, чтобы твоя Бимби родила тебе крепкого бутуза! — улыбается Девендра.
— Я тоже за это выпью! — подставляет стакан Радж. — За твоего сына, брат! И за тебя, Бимби! Нам нужны пацаны. Нашей семье, нашему народу…
Все пьют за напомаженную Бимби; та хихикает осторожно, чтобы случайно не родить.
— Пойду-ка я продышусь! — Девендра встает со своего дряхлого стула. — Эй, старая, пойдешь на улицу?
— Так вот, друг! К нашему бизнесу! — дергает меня за рукав Хему. — Все говорят, что ваши там одурели уже от виртуальных партнеров и от симуляции… Но! У меня шикарная идея. Вербуем тут взвод юных дев, сажаем их перед камерами… Сечешь?
— Погоди! Сейчас я…
Я отмахиваюсь от него, поднимаюсь на своих травяных ногах, бреду к Аннели. Надо объяснить ей, почему я это сказал. Перед глазами — она, обнаженная, безумная, на яркой и нежной траве… И потом в этом чертовом кабинете, когда ей сказали…
— Послушай… — Я дотрагиваюсь до ее плеча. — Послушай! Ты меня извини, я… Она вздрагивает, будто я ее уколол. Раскрывается. В руках у нее чей-то коммуникатор.