Она заметила, что Солли сказал это с облегчением. Он боялся, что она станет напирать и поставит себя в дурацкое положение, пытаясь убедить Мэтта, что Институт должен послать поисковую группу.
– Солли, – спросила она, – когда бортовой журнал корабля попадает в Архивы, его там кто-нибудь смотрит?
– В обычных обстоятельствах я себе не могу представить, зачем это было бы нужно. Но если ты спрашиваешь, видел ли кто-нибудь бортовой журнал «Охотника» за рейс к Золотой Чаше, я почти наверняка скажу «да».
– Из-за исчезновений?
– Да. Полиция должна была искать любые признаки чего-нибудь необычного, случившегося за время экспедиции. И то, что это не имело последствий и никто не обыскивал дом Трипли, убеждает, что они ничего не нашли.
– От полиции могли откупиться.
– Возможно. – Потянулось длинное молчание. – Ким, – произнес наконец Солли. – Мэтт прав. Почему ты не оставишь это дело как есть?
Она бы и сама хотела. Ким абсолютно не вдохновляла перспектива идти против начальства, ссориться с Трипли, создавать у Солли впечатление о своей навязчивой идее. Но где-то там пропала Эмили, и все это казалось с ней связанным.
– Не могу я просто так это бросить. Я хочу знать, что там случилось. И мне плевать, кто на меня обидится или на кого подадут иск.
Солли поглядел на нее долгим взглядом и кивнул:
– Если я чем-нибудь смогу помочь, дай мне знать.
– Можешь. Как нам увидеть этот бортжурнал?
Он судорожно вздохнул:
– Надо кого-нибудь подкупить.
Подкупить?
– А без нарушения закона никак нельзя?
– Я не знаю способа. И дело обстоит так: ты должна решить, насколько ты серьезна. Если да… – Он пожал плечами.
Ким никогда сознательно не нарушала закон.
– Этого мы сделать не можем.
– Я так и думал. – Солли посмотрел с экрана, пытаясь внушить ей, что все будет хорошо. – Ладно, мне пора.
Экран опустел. Ким продолжала смотреть на него, откинувшись в кресле, потом снова включила экран и вывела «Осень». Эмили глядела на нее задумчивыми глазами.
Где ты, Эмили?
Ей вспомнились страшные первые дни после того, как Эмили пропала, когда они ждали известий. Родители пытались ее защитить, уверить, что Эмили возвращается домой, что она куда-то поехала и скоро объявится. Но Ким видела пустоту у них в глазах, слышала, как напряженно звучали их голоса. Они знали.
Наверное, они с самого начала полагали, что ее не найдут живой. Убийства в Экватории случались крайне редко, в год их набиралось не больше полудюжины при населении в шесть миллионов. Обычно это бывали бытовые убийства, и только иногда – какой-нибудь маньяк. Убийца Святой Лука, названный так, потому что к телам своих жертв прикалывал стихи из Библии, бушевал на западном побережье два года и убил за это время семь человек. За последние десятки лет это был самый страшный случай.
И что больше всего должно было поразить родственников Эмили, это то, что загадку так и не решили. Тело найдено не было.
Так что по сравнению с этим могла значить небольшая взятка?
Ким набрала код Солли, и он появился на экране – вопреки ожиданию не очень удивленный.
– Можем ли мы это устроить? – спросила она.
Он поглядел на нее неодобрительно:
– Моя прекрасная подруга входит в штопор?
– Да, – ответила она. – Если это требуется. Можно это устроить?
– Я кое-кого знаю, – сказал он.
– И сколько это будет стоить?
– Не знаю. Может быть, пару сотен. Я позвоню тут разным людям, а потом свяжусь с тобой.
Ким собиралась позавтракать с представителем Теософского общества братом Кендриком. Ее целью было не просить пожертвований, а убедить Общество, что никаких пагубных долгосрочных эффектов от проекта «Маяк» не будет. А это, как она надеялась, приведет к тому, что Общество перестанет выступать молчаливой оппозицией Института.
Они завтракали в «Кашмире», где специализировались на кухне архипелага Себастьян. Брат Кендрик выразил озабоченность Общества по поводу того, что серия новых звезд может сделать необитаемым пространство объемом в восемь миллионов кубических световых лет.
Ким указала, что никаких человеческих поселений нет вблизи зоны, которую техники называли целевой.
– А не человеческих? – спросил он.
Этот вопрос застал Ким врасплох.
Брат Кендрик, как почти все обитатели Гринуэя, был человеком неопределимого возраста, но предпочитал проповедовать, а не разговаривать. Его манера выдавала лишь слегка скрытую покровительственность, взгляд не отрывался от глаз Ким, и было очевидно, что он говорит, преодолевая тщательно контролируемую злость. У него была аккуратно подстриженная черная борода и длинные волосы. Теософы не были рабами моды.
– В этой зоне их нет, – сказала Ким. – Мы специально провели обширные наблюдения, чтобы убедиться…
– А сколько звездных систем находятся в поражаемой зоне? – спросил брат Кендрик.
– Несколько сотен.
– Несколько сотен. – Он произнес это так, будто подобное число граничило со святотатством. – И вы проверили каждую планету всех этих систем?
– Не всех, – признала Ким. – Почти все системы представляют собой множественные звезды, которые не могут удерживать планеты на стабильных орбитах. У других нет миров в биозоне…
– Доктор Брэндивайн! – Он выпрямился, весь – борода, глаза и прямой позвоночник. – Истина такова, что мы до сих пор мало что знаем о происхождении жизни, и потому мне кажется несколько самоуверенным заявление, будто мы умеем определять хоть сколько-нибудь достоверно, каковы необходимые для нее условия. Единственное, в чем мы можем быть уверены, это в том, что несколько сот звездных систем в ближайшее столетие получат мощную лучевую ванну. И мы можем уничтожить как раз то, что мы ищем.
Появился официант. Ким заказала салат. Подобные споры не вызывали у нее аппетита. Ее собеседник заказал блюдо из вареного риса и угрей.
– Брат Кендрик, – сказала она, – мы с самого начала осознавали эту опасность и за четырнадцать лет провели большую работу, чтобы удостовериться: никто не пострадает.
Он заговорил менее враждебно:
– Я знаю, что вы хотели поступить правильно, доктор Брэндивайн. Но нам кажется, что мы слишком бесцеремонно взялись за такое дело.
Официант принес вино, и Ким предложила тост за Теософское общество. Брат Кендрик заколебался:
– В этой ситуации, боюсь, это может быть неуместно. Давайте лучше выпьем за ваше здоровье, доктор Брэндивайн.