– Вы могли меня ограбить, пока я спала.
– Я не грабитель – это раз. Ваших денег мне мало – это два. Надеюсь на хорошую премию от ваших спонсоров и начальства. Скажите, положа руку на сердце, если вы сделаете то, что задумали, ожидаются приличные… премиальные?
– О да… – не сдержалась Мари.
– Вот видите, не ошибся. Причина номер три (лирическая) – вы мне понравились. И знаете, Мари… – Рауль замялся, – раньше не было такой мысли, а в последнее время все чаще донимает… Боюсь, в этой стране никогда уже не наступит мир – кто бы ни одержал верх. Надо уезжать из Ливии, устраивать свою жизнь где-нибудь в другом месте. А у меня деньги, знаете, как вода сквозь пальцы проливается – никогда не удерживаются…
– Вы не верите, что в случае победы повстанцев на ливийской земле воцарятся мир и демократия?
Рауль смеялся так, что Мари испугалась – как бы дом не проснулся.
– Рассмешили, Мария. Как бы ни обвиняли полковника в поддержке террористов, это полная чушь. НИКОГДА. Скажу вам больше – в тот день, когда Каддафи отречется от власти, исламские фанатики будут радоваться, как дети, и сделают этот день своим великим праздником. Эффективнее заслон от фундаментальной нечисти, чем полковник Муаммар Каддафи, придумать трудно. Тусовка в Бенгази – большая сборная солянка. Там есть и племенные вожди, возжелавшие самостоятельности от полковника, и местные администраторы, жаждущие больше прав и возможности воровать. В оппозиции нет единства – исламисты, либералы, диссиденты, военные. Поговаривают, что в отдельных районах Киренаики уже провозглашен исламский эмират. Не знаю, что там насчет Аль-Каиды, но фундаменталисты уверенно поднимают головы. Есть такое исламское движение «Изменение», не слышали? Или боевая исламская ливийская группа. Или «Братья-мусульмане». У них зеленые и черные знамена, на них написано: «Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – его пророк». Эти парни сражаются в рядах мятежников, и пусть вас не сбивает с толку трехцветная символика, применяемая бунтовщиками, – она применяется, главным образом, для того, чтобы заполучить западную помощь. Активно вербуют «неофитов»: Коран в зубы – и в окопы. Пусть не все там такие, не спорю, но вы подумайте – о каком мире и демократии можно говорить? Они же перегрызутся! Я вас не неволю, Мари, – если не хотите ничего рассказывать, дело хозяйское. Но чем тогда я могу помочь понравившейся мне девушке?
Было в его глазах что-то влекущее, располагающее к доверию. За окном светало, черты собеседника становились явственнее, вырисовывалось скуластое лицо, грубая щетина, торчащая во все стороны. Мари откинулась на подушку и стала повествовать. От самого начала и до самого конца…
Рауль переваривал услышанное – да так долго, что Мари забеспокоилась: сможет ли переварить? Наконец он потряс головой, словно сбрасывал лапшу с ушей. Возникло странное ощущение, что он слышит такое не в первые – и не важен последующий комментарий. Просто удивился: до чего же все совпало.
– Ну, вы и нагородили, деятельница пера и клавиатуры… А вы героическая женщина, Мари. Не сказать, что я об этом ничего не слышал, история нашумела, а потом внезапно все стихло, но, судя по тому, что бомбардировки прекратились, а военные бросились вдохновенно кромсать мятежников… Дыма без огня не бывает, верно? Давайте поговорим о конкретных вещах. В Европу на вашем месте я бы пока не рвался – есть шанс выполнить почетную миссию. Я намотал на ус, кто вам нужен. Имеется вероятность, что в случае успеха при моем активном содействии решится вопрос о натурализации бедного татарина в одной из западных стран, например, Франции? Да и само слово «бедный»…
– Я сделаю ВСЕ, – сказала Мари.
– Хорошо, давайте попробуем. – Рауль пружинисто поднялся (Мари вздрогнула), но «зону личной безопасности» пересекать не стал, начал расхаживать вокруг лавочки, о чем-то думая. Потом остановился, смерил дружелюбным взором лежащую на кровати (одетую!) женщину. – Организуем работу следующим образом. Вы сейчас лежите, никуда не встаете, спите дальше… вам так идет лежать в кровати. Спите день, спите два. Дочь Камиля Лайла будет вас прилежно кормить. Из дома не выходите. Городок мирный, но лучше не нарываться. Делайте что хотите – изнывайте от безделья, избавляйтесь от стресса, но отсюда – ни ногой. Можете спускаться вниз, использовать двор для прогулок, можете помочь моим друзьям по хозяйству, но в случае появления посторонних – пулей наверх. Лайлу и Камиля я проинструктирую – они вам плохого не сделают. А я пока проведу предварительный комплекс мероприятий, что лучше сделать без вас. К тому же… – он засомневался, стоит ли говорить. Потом неохотно произнес: – Товарищи тут неподалеку приболели. Хотелось бы проконтролировать местных эскулапов…
– А если не вернетесь? – испугалась Мари.
– Должен вернуться, – пожал плечами Рауль. – Обычно я возвращаюсь. Ну, хорошо, если не вернусь через четыре дня, садитесь в свой краденный «Террано» и езжайте в Триполи. Укройтесь в чьем-нибудь посольстве – их не все еще там разогнали.
На этой фразе он пропал. И Мари познала в полной мере, что такое пребывание в подвешенном состоянии! Уснуть после исчезновения Рауля она не могла, недоверчиво вслушивалась в тишину, анализировала ощущения, пришла к выводу, что ей безумно не хотелось, чтобы этот нелепый неряшливый тип куда-то уходил. При нем она чувствовала защищенность, с ним легко было общаться, и вообще, у него такие странные глаза… Он был связующей нитью между «востоком» и «западом», после его ухода она обнаружила себя на другой планете, с людьми, которые ее не понимают и не могут понять. Запад есть Запад, Восток есть Восток… Ее кормили, но особого дружелюбия не проявляли, ей улыбались, но лучше бы этого не делали! Старик Камиль неприкаянной зыбью болтался по двору, делая вид, что занимается домашними делами, исподлобья косил в сторону Мари. Лайла хлопотала по хозяйству, что-то штопала, готовила, мыла, скребла. Однажды Мари схватилась за веник – Лайла возмущенно залопотала, стала делать протестующие знаки, отняла «инструмент». Мари озадачилась – не доверяют? Вечером на женской половине работал телевизор, показывали какую-то комедию, было слышно, как женщина за шторой хихикает. Мари не позвали, а сама она не набралась храбрости туда войти. Потом комедия оборвалась, пошла трансляция с митинга на Зеленой площади. Орал Каддафи в громкоговоритель, обращаясь к своим врагам, переводчик за кадром переводил на английский: «Поймите, ваши «повстанцы» – это те же, кто продал Ливию во время итальянского вторжения, и Ливия никогда не подчинится тем, кого презирает! Миллионы ливийцев в городах, захваченных мятежниками, ненавидят их и готовы восстать, даже без оружия! Эти миллионы и будут победителями в войне! А врагам придется просить прощения у народа и покинуть страну навсегда… Если вы хотите говорить, мы готовы. Верните свои самолеты на землю, и мы совместно найдем решение. Если же вы хотите только войны – что ж, продолжайте, но в итоге она обернется для вас катастрофой!»
Большую часть времени она проводила наверху, делала зарядку, бессмысленно смотрела в окно, валялась на кровати. На исходе второго дня выпросила у Лайлы простой карандаш, немного мятой бумаги и села писать статью. Она писала и не могла остановиться – много, долго, витиевато. Потом сбегала вниз, выпросила второй карандаш, еще немного бумаги и села переписывать. Читала, ужасаясь, свое творение, что-то порвала на мелкие кусочки, что-то оставила. И снова чувствовала тоску – всемирную, поглощающую, металась по комнате, бормотала сама с собой, чувствуя, что трогается рассудком…