– Забыл спросить – у нас будет спиритический сеанс? – продолжал дожимать его Илья.
– Да, твой дух вызовем, если ты рот не закроешь. Или…
– Что, снова голова и кишки на блюде? Тынский, тебе к психиатру надо…
От удара в живот перехватило дыхание, колени подогнулись, но упасть Илье не дали. Добры молодцы дернули его под руки, потащили на полусогнутых по коридору, выволокли во двор, где в лицо ударил свежий вечерний ветерок и запах чего-то цветущего – нежный, терпкий, как первый глоток дорогого алкоголя. Но благодать закончилась мгновенно, его впихнули в зашторенный салон черной машины, снова сдавили боками с обеих сторон, грохнули дверью, и лимузин плавно взял с места. Послышалось кряканье спецсигнала, скорость стремительно росла, пассажиров вдавило в спинки кресел. Лимузин пер в сторону Москвы по разделительной, а «мерин» сопровождения расчищал ему дорогу. И позади наверняка прикрывает кто-то, но повернуть голову Илье не дали, пришлось смотреть вперед, на поднявшуюся плотную матовую заслонку – водитель и Тынский отгородились от происходящего на заднем сиденье. Машина тормозит, возникает небольшая заминка, которая, похоже, грозит затянуться.
– Освободить дорогу! Или тебе башку прострелить? – рявкнуло над головой. Илья машинально посмотрел в потолок. Нет, это не к нему, это, видимо, к водителю, замешкавшемуся на пути кортежа. Точно – через несколько секунд после недвусмысленной угрозы лимузин снова чуть присел на задний мост и дернул вперед. И ничего ему больше не помешало, через забитый пробками вечерний город они летели, как самолет по взлетно-посадочной полосе. Долго летели, минут сорок, если не больше, но это по самым предварительным прикидкам Ильи. Он смотрел то в свое размытое отражение в матовом молочно-белом стекле переборки, то косился на каменные профили конвоиров. Те не шелохнулись и не издали ни звука, Илья не слышал даже шум двигателя, лимузин лишь слегка покачивало, словно баржу на морской волне. И везет его эта баржа на скорости за двести прямиком к Меркушеву Валерке, так что можно себя поздравить – своего он добился. Знать бы, что тот задумал – сам прикончит бывшего соперника или Тынскому отдаст? А у полкаша фантазия богатая и с головой не все в порядке…
Машина сбавила ход, сирена заткнулась, лимузин качнуло на чем-то жестком, он перевалился через преграду и дальше покатил уже неторопливо. И по-прежнему ни звука, зато по рожам конвоиров видно, что приехали, да и хватка стала жестче. Машина идет все медленнее, почти ползет, останавливается, и в тот же миг открывается задняя дверь.
– Наверх! – проорал откуда-то Тынский, Илью выдернули из салона и, согнутого пополам, потащили по выложенной плоскими отшлифованными камнями дорожке вперед и влево.
Камень закончился, пошло что-то вроде мягкого асфальта, дальше низкий порог, паркет, лестница из серого камня с коваными изящными перилами. Илья цепляется носком за ступеньку и летит на пол. Единственное, что успел заметить, – это две двери по обеим сторонам неширокого коридора, дальше рывок, глухой мат и еще метров семь паркета из натурального дерева – светлого, с красивыми прожилками. Поворот, двери настежь, здесь паркет другой, но тоже ничего, жить можно…
– Поднять!
Конвоиры остановились так, словно лошадь осадили, рывком заставили Илью разогнуться, но руки держали, плюс в поясницу упиралось что-то твердое и узкое, ствол «ПСС» скорее всего. Илья быстро оглядел стены, зеркала и картины, дорогую мебель – диваны, кресла, деревца в огромных кадках по углам и у второй двери и камин в стене напротив. Роскошная картинка из дорогого журнала, и он в самом ее центре – ободранный, грязный, лицо разбито, за руки держат два мордоворота. А еще штук пять или шесть по периметру каминного зала – стоят «шкафчики», с пленника взгляд не сводят. Только Тынский куда-то подевался, не видно его и не слышно. И вообще ничего не слышно, словно на голову прозрачный мешок надели.
Три минуты, пять, семь – Илья засекал время по огромным старинным часам на каминной полке, полумрак в комнате густел, пара «мальчиков» у дальней двери слилась со стенкой, и вновь прибывший вряд ли бы их заметил, да они себя никак не проявляли. Все стоят, ждут чего-то, в тишине Илья слышал только дыхание конвоиров, да из-за неплотно прикрытой двери донесся треск рации – значит, караулили и коридор. «Какая честь…» «Шкафчики» синхронно дернулись, конвоиры свели Илье руки за спиной так, что у того сошлись лопатки.
Дальняя дверь распахнулась словно сама собой, в комнату вошел Тынский, почему-то с пузатой бутылкой темного стекла в одной руке и двумя широкими низкими стаканами в другой. «У нас будет вечеринка?» – произнести это вслух Илья не успел. Как по волшебству, на потолке зажглась одна роскошная люстра из трех. Илья зажмурился, а когда открыл глаза, то первый, кого увидел, был Меркушев. Тот самый, с ипподрома – довольный, с наглой мордой и, кажется в том же самом светлом костюме, но здесь Илья мог ошибаться. Стоит рядом с Тынским и пялится на пленника с нескрываемой усмешкой, выпячивает челюсть, становясь похожим не на красавца актера, а на пещерную тварь, еще не ставшую человеком. Все как и двадцать лет назад, эта рожа по-прежнему кирпича просит, да вот руки заняты… У Меркушева, кстати, тоже – несет за ручку широкую плоскую сумку, темную и довольно тяжелую по виду.
– Здоро́во, Валерка, – сказал Илья. – А ты и вправду заговоренный. Ты в курсе, что тебя сегодня убили? На кладбище, что интересно.
Тынский, ростом на полголовы выше «объекта», ринулся вперед, рот ему снова перекосило, поэтому вместо команды он мотнул головой. «Мальчики» организованно покинули помещение, обе двери закрылись так внушительно, что кошке ясно – с той стороны каждого выходящего караулит взвод, не меньше. Меркушев поставил сумку на пол и уселся за круглый стол, развалился и с минуту оглядывал Илью с ног до головы. Тынский тоже помалкивал, часы на камине мелодично прозвенели и ударили один раз.
– Не меня, а Вадима, – проговорил Меркушев. – Сядь. И ты тоже, не люблю, когда над душой стоят.
Последнее относилось к Тынскому, но полкаш выполнять приказ не торопился. Грохнул бутылку и стаканы в центр стола, подождал, пока Илья усядется, положив руки на гладкую прохладную столешницу из цельного то ли бука, то ли ореха, и только потом сел рядом, не сводя с Ильи взгляд.
– Это братца твоего чокнутого? То-то я не сразу понял, чегой-то ты лыбишься и слюни пускаешь…
Меркушев дернул челюстью, но промолчал, продолжал смотреть на Илью.
– Молодец, Тынский, быстро ты его из санатория приволок, а я думал – чего ты время тянешь?.. Не жалко братца-то? И Поляков расстроился, – продолжал Илья, пробуя наугад: что этих скотов зацепит, чем их можно пронять, за какую ниточку потянуть?
Но пока не мог ничего нащупать, вот и дергал сразу за все, надеясь, что хоть одна да сработает. А что еще оставалось?..
– Напомню, ты его дочь насмерть сбил. Не помнишь? Я даже не удивлен. – Быстрый взгляд на непроницаемую Валеркину физиономию, потом на спокойного, как покойник, Тынского: – А ты знаешь, что этот придурок, Вадим, свою мать убил, когда бесов из нее изгонял? Экзорцист хренов…