Вперед выступил молодцеватый офицерик в сверкающей портупее, солидно откашлялся и для начала произнес бодрую речь патриотического содержания о несокрушимости русского оружия и неизбежности скорой победы над палачами Европы — австро-венгерским императором и германским кайзером.
Трескучее словоблудие подпоручика слушающим не понравилось. К сотрудникам контрразведки в армии и так относились с неприязнью, а уж этот фразер, нахально распускающий перья перед людьми, большинство которых старше по возрасту и званию, выглядел просто пародией на тылового шапкозакидателя.
Еще и грозить смел, мальчишка:
— Я уполномочен сообщить вам новость сверхсугубой секретности. Господин генерал недостаточно сказал про ответственность за разглашение. Того, кто нарушит тайну, ждет немедленное разжалование и суд.
В зале недовольно зашуршали, закашляли.
— Нельзя ли ближе к делу, — сказал Тик, задетый упреком в свой адрес. — Хватит преамбул.
Алешу реакция аудитории вполне устраивала. Именно такого впечатления он и добивался. Для пущей павлинистости он прицепил аксельбанты, на которые начальник дивизионной контрразведки не имел никаких прав, и исключительно звонкие шпоры, которые пехотному офицеру тоже ни к чему. Из своих наград надел только «тылового» Владимира без мечей.
— Господа, с сегодняшнего дня ваша дивизия находится на особом положении, — со значительным видом объявил он. — Вступает в действие режим повышенной секретности. Вы наверняка обратили внимание, что в ваше расположение переброшены саперные части, которые ведут активную работу.
— Было объявлено, что это для укрепления обороны, — сказал кто-то.
Подпоручик иронически усмехнулся, оставил реплику без комментария.
— Все отпуска и отлучки отменяются. У вас теперь зона особой секретности. Я назначен штабом фронта обеспечивать меры безопасности. И — учтите — наделен чрезвычайными полномочиями.
Тут он выпятил грудь и сделал торжественную паузу. В столовой перешептывались.
— Наступление, что ли? — густым басом спросил у соседа полковник из первого ряда. — Так бы и объявили.
Кто-то довольно громко заметил:
— А покрупней птицы для такого дела в штабе фронта не нашлось?
Прапорщика Петренко, скромненько пристроившегося у самой двери, Романов из виду не выпускал, но исключительно периферийным зрением. Нарочно не поворачивал головы в ту сторону. Банщик сидел тихонько, мышкой-норушкой.
— Птицу ценят не по размеру, а по полету! — запальчиво ответил Романов на оскорбительную реплику. — Я, может, в небольшом чине, но опыт у меня — слава Богу. У нас в контрразведке людей ценят не по звездочкам, а по заслугам!
Тогда полковник из первого ряда, спросив разрешения у генерала, задал свой вопрос уже напрямую:
— Позволительно ли узнать, чем вызвана подобная активность контрразведки?
Стало тихо. Все ждали ответа.
— Непозволительно, — нахально ответил подпоручик. — Я сообщил всё, на что уполномочен — пока. Призываю всех удвоить бдительность, подтянуть нижних чинов. В случае чего, если заметите что-то подозрительное, немедленно сообщайте мне. Со дня на день ждите известия, которое всё вам разъяснит.
Он еще пораспинался на тему секретности и ответственности, после чего важно сказал начальнику штаба:
— У меня всё, ваше превосходительство.
— Ну всё, так всё. — От неудовольствия у Тика физиономия ходила волнами.
Перед собранием он и начальник дивизии битый час мучили Романова расспросами, но никаких дополнительных сведений не выудили. Они и в штаб армии звонили, но там ответили, что разговор не телефонный и что послезавтра командующий будет иметь с ними беседу.
Все эти тайны, как справедливо рассудил басистый полковник, могли иметь только одно объяснение. Фронт 74-ой дивизии выбран для прорыва австрийской обороны.
В третьем часу пополудни она заметила условленный сигнал. Над хатой Опанаса вился черноватый дымок. Опанас нарочно поселился, чтобы его дом, стоявший немного на отшибе от остальных, был виден из окна ее горницы. Мавка часто смотрела в ту сторону, иной раз подолгу.
Черный дымок, от сырых буковых сучьев, означал: «Немедленно ко мне».
Сердце у нее так и запрыгало.
Только что сидела смурная, напевала невеселую песню:
Гетьте, думи, ви хмари осiннi!
То ж тепера весна золота!
Чи то так у жалю, в голосiннi
Проминуть молодії літа?
И вдруг — срочный вызов!
Пять дней не виделись. Он запретил. Один раз случайно встретила на улице, он шел куда-то с солдатами — отвернулась. Но прошла близко, рукавом задела, будто случайно. Пустяковое касание, а обожгло, как огнем.
Сейчас она его увидит! Не для объятий, конечно — Для Дела. Опанас не станет по личному поводу давать сигнал, не такой это человек. За то, может быть, она его и полюбила, что для него Дело прежде всего.
А все равно стало ей сладко.
Мавка наскоро поглядела на себя в зеркало, поправила косы. Волнение было ей к лицу, и вообще сегодня выглядела она неплохо.
Прежде чем выйти из дома, следовало (Опанас научил) проверить, всё ли чисто.
Она встала за тюлевой занавеской, мысленно поделила заоконное пространство на сектора и тщательно осмотрела каждый из них. К этому занятию Мавка относилась очень добросовестно — ведь так велел Опанас.
Третий сектор — густые кусты слева от калитки — ее насторожил. Кто-то там прятался. Если не приглядываться, не заметишь. Но когда фиксируешь взгляд, как показывал Опанас, зрение обостряется.
Определенно в можжевельнике кто-то прятался. Соседский мальчишка? Четырнадцатилетний оболтус несколько раз пытался подглядывать, как она моется или переодевается.
Мавка поднялась на чердак. Там, среди прочих нужных для Дела вещей, был спрятан хороший бинокль.
Через пыльное стекло крошечного окошка навела резкость. Нахмурилась.
Это был не оболтус. Человек в военной форме. Блеснула офицерская звездочка на погоне. Мавка поймала в кружки лицо соглядатая.
Ах вот это кто…
Губастый юнец-прапорщик сегодня уже попадался ей на глаза. Совсем молоденький, так и пожирал взглядом. Она видела его около школы, потом на площади, потом у керосиновой лавки. Ясно было, что рядом он крутится неспроста. Сначала Мавка забеспокоилась, не слежка ли. Но для контрразведки мальчик был слишком пушистый, несерьезный. Не иначе влюбился. Это ее не удивило, она знала, что имеет власть над мужчинами. Может приворожить любого — кроме одного, который единственный ей только и нужен.
Удивляться, что прапорщик целый день вместо службы таскается за барышней, было нечего. В Русиновке офицеров, дожидающихся оказии до губернского города, хватало. Были и те, кто, наоборот, прибыл из госпиталя или с пополнением, ждал назначения в часть.