Однако снимки, как выясняется, еще льстили мадам Краевской. Ну и походка! Будто идет пролетарий после десятичасовой смены. А дымящаяся в углу рта папироса? А резкие повороты головы? Ряженый мужик, да и только.
Встречали таких, знаем. Бесполая фанатичка, тяготящаяся принадлежностью к женскому полу. Одна мечта в жизни — героически пасть на баррикаде.
В пятнадцатом году Зеппу довелось работать с одной кобылой из боевитых анархистов. Помог барышне стать революционной мученицей. Как раз нужно было убрать с дороги одного жандармского офицерика, севшего на хвост киевскому резиденту. Осторожен был, ни шагу без охраны. Обычными средствами не взять — какой же агент пойдет на верную смерть? А кобыла всадила в «опричника» всю обойму, прямо в упор, и даже убегать не стала. Пала геройской смертью под пулями, совершенно счастливая.
Неужто товарищ Волжанка из того же теста?
Зепп впился взглядом в долговязую, нескладную женщину, остановившуюся у соседней скамейки, где тоже сидел мужчина с газетой. Киевская анархистка принципиально не носила лиф, заматывала свой довольно пышный бюст бинтами. Как у Волжанки по части бюстгальтера? Что-то подозрительно плоскогруда. Откуда только у такой особы сын взялся (9 лет, имя Карл, живет с матерью)? Эх, надо было выбирать Мирру Локшину, кличка «Капля». Та хоть и с черной повязкой (окривела в девятьсот пятом), но единственный глаз на снимке сверкучий, живородящий.
Заметила, наконец. Подходит.
Вот и пароль:
— Какая удача! Я как раз искала «Цюрихер цайтунг» за минувшую среду.
Голос прокуренный, по-немецки говорит довольно чисто.
Ну, пора решать. Если это не женщина, а ошибка природы, упаси боже от всяких галантностей, улыбочек, оценивающих взглядов. Сразу антагонизируешь, и пиши пропало.
От «входа» (посредника, который вводит агента в исследуемую среду) зависит очень многое. Ты для них чужой. Но если кто-то свой, пользующийся полным доверием, не просто тебя привел, но еще и тебе симпатизирует, лед растает быстрее. Многократно проверено, действует лучше любых рекомендательных писем.
Зепп неспешно сложил газету. Сделал вид, что лишь теперь увидел связного — и нисколько не удивлен тем, что это женщина.
— Подобрал на вокзале, — произнес он отзыв по-русски, как и следовало.
Глазами женщины
Исхудалый, бледный человек с неряшливо подстриженными вислыми усами смотрел на Антонину спокойно, без любопытства, словно был с ней давно знаком. Сразу видно: человек не придает значения условностям и ухищрениям, ничего из себя не изображает. Хочет понять, с кем имеет дело. Себя не выпячивает, но и не прячет. Чем-то он напомнил ей Игоря.
Все сильные мужчины были похожи на Игоря. Была черта, которую Антонина чувствовала в людях сразу, только название подобрать затруднялась. Непреклонность? Не то. Принципиальность? Опять не то. Черта не имела отношения к идейным убеждениям. Просто есть те, кого испугать можно, и есть те, кого испугать нельзя. И сломать нельзя. Потому что есть в них некая внутренняя заноза, которая дороже жизни. Для таких людей вообще многое дороже жизни.
Вот Игорь ничего не пожалел, когда в тюрьме начал протестную голодовку. Ни себя, ни беременную жену. А время было страшное, девятьсот седьмой год. Палачи свирепствовали, вешали, на давление не поддавались. Игорь знал, что обрекает себя на мучительную смерть, что никогда больше не увидит Нину (в ласковые минуты он всегда звал ее «Ниной», а когда сердился — «Тоней»). И ребенка своего тоже не увидит. Но отступиться не мог, тогда он перестал бы быть собой. И как только она узнала от товарищей, что муж объявил голодовку, сразу надела черное.
В знак траура по нему, по себе, по любви. Очень уж она его любила. Так сильно, что — знала — никакого мужчину больше полюбить не сможет.
Странно только, что, когда Игорь ей снился, она всегда начинала задыхаться. Это были не сладостные сны, а мучительные, и просыпалась Антонина от скрежета собственных зубов и ненавидящих рыданий. Ладно, сны — глупость. Человек за свои сны не отвечает.
Она крепко пожала приезжему руку — узкую, костлявую, сильную.
— Я получила письмо от выборгских товарищей. Хорошо, что вы приехали, товарищ Кожухов. Нам здесь не хватает таких людей, как вы.
— Каких это «таких»?
Улыбка у него была хорошая. Антонине нравилось, когда так улыбались: не во весь рот, а сдержанно. Зубоскалов, остроумцев, весельчаков она на дух не выносила. И сама улыбалась редко. Даже сыну.
— С боевым опытом. Теперь ведь придется сражаться не только словом, но и делом. Идемте, товарищам не терпится вас послушать. Расскажете, как там у нас, в России.
По легенде, «товарищ Кожухов» пробирался в Швейцарию кружным путем — через Швецию, Англию и Францию, чтобы сопровождать руководителей партии до финско-российской границы.
— Да я уж две недели как уехал. В Питере за это время много чего переменилось. Россия нынче так несется — дух перехватывает.
Он поднялся и оказался чуть ниже ростом. Большинство мужчин, обнаружив это неприятное для самолюбия обстоятельство, начинали дуться или тянуться кверху. Но Кожухов, кажется, этого даже не заметил.
— Насчет боевого опыта… — Он глядел на нее с интересом. — Товарищи говорили, что вы в свое время динамитные бомбы снаряжали. Правда или нет?
Вообще-то Антонина не любила, когда ей напоминали об эсэровском прошлом. Но решила, что ответит. С таким человеком лучше объясниться по этому скользкому поводу ясно и сразу.
— Правда. Но потом познакомилась со Стариком, и он открыл мне, что такое настоящий динамит. Знаете, как он говорит? «У эсэров истерический мазохизм, а у нас — исторический материализм».
Кожухов засмеялся, она улыбнулась.
Они пошли по дорожке, почти касаясь друг друга плечами.
Пожилой бюргер, которого Антонина чуть было не приняла за Кожухова (красноносый толстячок тоже держал в руках «Нойе цюрихер цайтунг»), теперь кормил голубей и приговаривал:
— Chum, gruu-gruu-gruu.
Поймав взгляд Антонины, добродушно тронул пегий ус, приподнял котелок.
— Händs no schön. [78]
Она не ответила. Филистерская швейцарская благожелательность, цена которой медный грош, Антонину раздражала.
В старом городе
— Это социал-демократический клуб «Айнтрихт». — Женщина показала на чинное здание. По российским меркам в таком полагалось бы находиться какому-нибудь казенному присутствию. — Представляете, товарищ Кожухов, всего за две недели до революции Старик выступал тут перед швейцарскими рабочими, объяснял им ситуацию в России и говорил, что его поколение вряд ли дождется падения царизма. Даже Старик при всей мощи его ума не думал, что случится чудо!