— Вы знали Моргана?
— Я был в Маракайбо.
— Тогда позвольте восхититься вашей верой, отец Пабло. Только святому дано сохранить столько милосердия в душе после того, что вам пришлось там увидеть.
— Не присваивайте мне столь высокого звания, сеньора, — улыбнулся старик. — Мое терпение и моя вера — результат прожитых лет. И вы, если на то будет воля Божья, в моем возрасте будете рассуждать так же. Хотя… Вы — воин. Вы будете сражаться, пока не упадете замертво. Но время воинов рано или поздно пройдет, и тогда…
— И тогда настанет ваше время. А я и будучи в аду порадуюсь этому. — Галка как бы подвела черту под разговором. — Главное, чтобы не настало время подлецов.
— Я не могу ни благословить вас, ни осудить, — ответил отец Пабло. — У нас с вами попросту разные задачи. И все же не теряйте вашей веры, что бы ни случилось. Вы понимаете, о чем я говорю.
Тяжелая красивая дверь едва слышно скрипнула, в проеме ослепительно — в полумраке собора — сверкнуло выбеленное солнцем тропическое небо. Парочка испанцев, мужчина и женщина, одетые как люди среднего достатка. Пришли помолиться в тишине.
— Не буду мешать, — тонко улыбнулась Галка. — К тому же у меня есть еще пара дел до вечера.
— Удачи вам во всех ваших делах. — Ответ старого священника был двусмысленным. Впрочем, при посторонних он и не мог выразиться иначе.
Испанцы холодно, без особой приязни, кивнули пиратской адмиральше. Та кивнула в ответ и преспокойно вышла — в этот океан света, затопивший старейший в Мэйне европейский город.
Странно. Она не чувствовала себя здесь чужой.
3
Возвращение господина д'Ожерона на фоне событий в Сен-Доменге прошло как-то даже незаметно. Оно совпало с грандиознейшим скандалом, устроенным этой чертовой пираткой. Нет чтобы уладить вопрос миром. В конце концов, деньги есть деньги, и если бы она согласилась тихонько положить в карман десять тысяч ливров, то представители Вест-Индской компании, предложившие взятку, вернули бы эти деньги сторицей в течение месяца. Но нет! Обязательно надо было вызывать своих головорезов, орать, грозиться повыгонять из города представителей компании… Что и говорить: московиты — сущие варвары… Д'Ожерону доложили об этом, само собой, едва он оказался на пирсе. Но, вместо положенного ему по рангу возмущения, реакцией на доклад представителя компании стала саркастическая усмешка.
— Вы еще не знаете, с чем я прибыл из метрополии, сударь. — Месье Бертран с ходу озадачил обеспокоенного клерка. — В контору компании я, разумеется, наведаюсь, но лишь после того, как выслушаю доклад мадам.
— Но, господин губернатор…
— Я привез много интересного, — загадочно проговорил д'Ожерон. — Так и передайте. Ступайте, сударь. Вечером я переговорю с господином директором.
Расстроенный клерк ушел, а господин д'Ожерон в сопровождении двух офицеров — невозмутимого Кадоля и ухмыляющегося Влада — степенным шагом направился в Алькасар де Колон.
Галка, когда ей это было нужно, умудрялась поставить вверх тормашками даже самый тихий и приличный дом. Вот и сейчас резиденция гудела, как растревоженный улей: последнее распоряжение мадам насчет поддержания местных ремесленников и организации мануфактур поставило на уши всех, кто имел свой — и весьма неплохой — процент от перевозки товаров из Европы. Пиратка отчего-то решила, что колонистам будет куда лучше покупать, скажем, дешевые местные ткани, чем баснословно дорогие европейские. Во всяком случае, если она наладит здесь производство — неважно чего, — то это «неважно что» уже не принесет желаемого дохода компании-монополисту… Одним словом, возмущению честных торговцев не было предела. И господин д'Ожерон застал весьма живописную картину, слегка напоминавшую ему процесс ограбления испанцев в захваченных пираткой городах. С той лишь разницей, что доны вели себя относительно тихо, а здешние французы возмущенно кричали, размахивали руками, то и дело вскакивали с мест. Пиратка же преспокойно восседала в красивом резном кресле — ни дать ни взять помнившем еще Диего Колона, одного из основателей Санто-Доминго — и наблюдала эту картину с таким видом, будто собралась зевнуть. Наконец, дав господам негоциантам выкричаться, она откинулась на спинку кресла и подняла руку — жест призыва к тишине. В первые мгновения этого никто не заметил. Но затем вернулся на место и притих один торговец, за ним последовал другой, третий, четвертый… Через пару минут в зале воцарилась мрачная тишина. И в этой тишине д'Ожерон в сопровождении своих офицеров неспешно проследовал на почетное место — за большим столом с красивыми резными ножками и узорной столешницей, набранной из различных пород дерева. Рядом с пираткой. Что, естественно, не добавило присутствующим оптимизма. Галка же, весело подмигнув названому братцу, скрестила руки на груди и со слегка нагловатой усмешечкой воззрилась на купцов.
— Господа, — сказала она на своем корявом французском. За эти годы произношение у нее улучшилось ненамного, хотя она честно старалась. — Причины вашего возмущения мне ясны, как божий день. Однако входить в ваше положение и отменять свои распоряжения я не намерена. Почему? Сейчас объясню… Как официальное лицо и представитель власти, я обязана заботиться обо всем населении вверенной под мою ответственность колонии. То есть об их жизни, здоровье и довольстве. А при таких ценах на завозные ткани население Сен-Доменга, боюсь, скоро начнет одеваться по индейской моде — в набедренные повязки. Что для добропорядочных христиан, согласитесь, неприлично. Во-вторых, я намерена обязать плантаторов отводить определенный процент земли под засев хлопком, маисом, пшеницей. Завалили сахаром весь Старый Свет, а хлеб вынуждены завозить. Так нас без всякой осады Испания задавит — достаточно будет лишь перехватывать торговые суда. В-третьих, я намерена добиться полной отмены для французских колоний государственной монополии на соль. А то, прошу прощения, фигня какая-то получается: захватили остров с залежами нормальной, пригодной в пищу соли, а эти умники из метрополии первым делом закрыли все испанские копи, наставили там патрулей и привезли к нам соль из Бреста. Да еще намешанную пополам с землей. Маразм полнейший. Родная земля — это конечно приятная вещь, но только не в тарелке. Даже буканьеры возмущаются: они теперь и мясо как следует засолить не могут — незаконно. Они почему-то должны платить сумасшедшие деньги за натуральную отраву, а это кроме всего прочего означает — так, на минуточку — подорожание солонины в три-четыре раза. Всего-навсего. Хорошая забота о французском колониальном флоте, нечего сказать. А что говорить о людях, не способных выложить пять ливров за фунт этого патриотичного мусора? Они либо вынуждены обращаться к контрабандистам, либо тайком копают ее сами, потому что в нашем климате без соли не выжить. Выходит, колонисты без всяких преувеличений идут на нарушение закона ради спасения своей жизни. Но самое главное: я слышала на днях кое-что похуже. Соль через океан возить уже не будут. Начнут тихо разрабатывать здесь, на месте мешать с землей, чтоб не отличалась от завозной, а продавать по прежней цене. Извините, господа, но вот это уже настоящее преступление. В связи с чем я делаю официальное заявление о начале расследования. Кое-кого встретят на выходе, не удивляйтесь. А остальным я вот что скажу: извольте не возмущаться, — добавила Галка, повысив голос, — а работать на благо Франции. Лично я понимаю его как благо каждого из подданных французского короля, в том числе и простых колонистов. А как понимаете его вы, мне безразлично… Кстати, если кто-либо из вас надумает написать на меня донос — мол, поносила его величество и злостно ущемляла его королевские права — можете не пачкать бумагу. Его величество и без вас в курсе, что я за птица.