— Хотите, чтобы я вас завоевал, мадам? — король принял эту игру.
— Попробуйте, — улыбнулась Галка.
— Тогда берегитесь: осада будет вестись по всем правилам.
— А я, ваше величество, славлюсь тем, что воюю без правил.
— Тогда мы будем в равном положении. Но сейчас… — король снова поймал её за руку. — Скажите откровенно — что вы испытываете ко мне сейчас?
Он ожидал любой реакции, но только не этого. Пиратка с пугающе беспечной улыбкой подошла вплотную, заглянула ему прямо в глаза.
— Сказать откровенно? — мурлыкнула она. — От всей души ненавижу.
Этот поцелуй она пережила куда легче первого, хотя бы потому, что сама его хотела. Нет, она не влюбилась вдруг в его величество. Просто теперь это была деталь игры. Опасной игры. Прихоть короля вводила Галку вовсе не рядовой фигурой на чужое поле, и там ей предстояло столкнуться со всесильной маркизой де Монтеспан. А за этой дамой не заржавеет убрать конкурентку каким-нибудь недозволенным приёмом. Кинжал, подлая подстава или яд иной раз творили истинные чёрные чудеса.
— Вы всё же не придёте? — король, несмотря ни на что, был в полнейшем восторге.
— Нет.
— Жаль. Вы настолько необыкновенны…
— А вы, сир, слишком нетерпеливы.
— Но вы подарили мне два поцелуя.
— Ни к чему не обязывающий аванс. Всё прочее ещё нужно заслужить, — сказала женщина. — А теперь, сир, с вашего позволения или без него я всё же вернусь к себе.
— Вы так торопитесь к мужу, мадам? — едко усмехнулся Людовик.
— Мы с ним столько пережили вместе…
— И вы безусловно любите его.
— Разумеется. Но, насколько я знаю, вас это обстоятельство никогда не смущало.
— Что же смущает вас, мадам?
— Политика, будь она неладна, — женщина снова высвободилась, и снова вопреки воле его величества. — Как я уже говорила, я мало похожа на царицу Савскую.
— Позвольте мне самому судить об этом, мадам.
— Не сейчас и не здесь, — жёстко сказала мадам генерал. — Спешка только всё испортит.
И твёрдым шагом направилась к аллее.
«Я близок к цели, — подумал король. — Ещё немного — и мадам Эшби станет моей. Когда у неё родится ребёнок от меня, она более не осмелится мне перечить. Угроза лишиться ребёнка — лучший стимул для послушания любой женщины».
Лиха беда начало.
6
— Цветы. Туберозы, — хмыкнул Джеймс, обозревая четыре вместительные корзины, радовавшие глаз огромными букетами и источавшие тонкий аромат. — Из королевской оранжереи. Ты дала повод подносить тебе подобные подарки, дорогая?
— Джек, — Галка, в отличие от мужа, была хмурой, словно пасмурное осеннее утро, и заговорила по-русски — как и всегда, когда хотела, чтобы их точно никто не подслушал. — Знаешь, чем я занимаюсь все эти дни? Не поверишь: ищу способ отсюда сбежать. Пока не поздно.
— Тебе никто не даст это сделать.
— Тогда или я кого-то прибью, или кто-то пристукнет меня… Ну, кого там ещё черти принесли? — зло рявкнула она, довольно нервно реагируя на робкий стук в дверь.
— Мадам, — лакей, малость напуганный таким приёмом, согнулся в почтительном поклоне, выставив вперёд серебряный поднос, на котором лежал запечатанный восковой печатью бумажный прямоугольник. — Вам послание от его величества.
Галка, мысленно выругавшись, взяла письмо и, жестом отослав слугу, сломала печать.
— О! — едко усмехнулась она, прочитав несколько строчек, обрамлённых нарисованной от руки непритязательной виньеткой. — С ума сойти: меня приглашают отметить крестины маленькой дочери маркизы де Монтеспан. Венценосный папаша всё-таки нашёл повод стравить двух змей подколодных.
— Вот теперь я имею повод опасаться за твою жизнь, — помрачнел Джеймс. — Меня конечно же не приглашают?
— Джек, я тебя умоляю, не подставляйся, — Галка никогда не боялась за себя, но очень хорошо знала, что такое страх за близких. И сейчас этот страх ледяной рукой стиснул ей горло. — Если с тобой хоть что-нибудь… я…
— Эли, — Эшби прижал её к себе и погладил по непослушным волосам. — Я не могу прятаться за спину любимой женщины.
— А я не могу тебя потерять.
— Не бойся, Эли. Мы ещё долгие годы будем вместе…
— Они целовались?
— Да, мадам. Я видел это собственными глазами.
— Какое бесстыдство!
— Более того: они переписываются, обмениваются подарками — пока ещё вполне невинного толка, но, полагаю, на этом они не остановятся.
— О-о-о! Что же мне делать? Я ещё не оправилась после родов, и потому действие порошка может оказаться вовсе не тем, что обычно!
— Есть и иные порошки, мадам.
— Я вас не понимаю.
— Вы правы, об этом лучше не говорить. Но Вуазен — большая мастерица, когда речь заходит о столь деликатных вещах. Доверьтесь ей, как доверялись в иных делах, и ваша соперница получит своё.
— Эй, Хайме! Куда опять Воробушка утащили, хотел бы я знать?
Хайме, с помощью рисунков на земле объяснявший юнгам, почему фрегат может быстро ходить бейдевиндом, а галеон нет, без особого удовольствия отвлёкся от своего занятия.
— Чего тебе, Жером? — спросил он.
— Где капитан? — Меченый, если судить по его роже, находился не в самом лучшем расположении духа. — Опять её таскают на эти… приёмы, чёрт их дери? Почему мы битых три недели протираем штаны в раззолоченных комнатах, а не направляемся в Сен-Доменг?
— Мне это тоже не нравится, но я молчу, — крякнул Хайме.
— А! — Жером махнул ручищей. — Ну и молчи себе дальше. А я молчать не стану! Я и к королю пойду, если надо, и всё ему выскажу! Мы, морские волки, должны тянуть слабенькое винцо и любоваться тут, понимаете ли, видами, вместо того, чтобы делом заниматься!
— А что ты подразумеваешь под словами «делом заниматься», приятель? — на шум, поднятый Жеромом, явились Граммон и Джеймс, от нечего делать упражнявшиеся в фехтовании на соседней лужайке. И шевалье де Граммон снова был отменно неучтив. — Грабить испанцев?
— Да хоть бы и испанцев грабить! — бушевал Меченый. — Мне тут скоро задницу кренговать придётся, если мы задержимся ещё на месяц-другой. А ты, штурман, — он невежливо ткнул в Джеймса пальцем, — вообще рискуешь отрастить немалые рога!
— Замолчи, — негромко, но гневно проговорил Эшби.
— Я-то могу замолчать, только это уже ничего не поменяет! Пока ты тут шпагой машешь, король уже твою жену…
Жером не договорил. От сильнейшего толчка в грудь он попросту сел наземь.
— Не смей так говорить о ней, — в голосе Джеймса, всегда таком приятном и ровном, прорезалось плохо сдерживаемое рычание. — Не смей, слышишь? А если ты ещё раз рот раскроешь, я тебя убью, и плевать, что ты мой друг.