Она ответила чересчур быстро:
– Нет, нет, что вы! Все было… как обычно…
Вот и не верь медикам, когда они говорят о вреде алкоголя. Тина Павловна на миг совершенно потеряла над собой контроль, и выражение испуга, даже, я бы сказал, ужаса, появилось на ее внезапно побледневшем лице.
Что за всем этим кроется? А ведь дата на записке – день, предшествующий убийству… Кстати, нужно узнать, была ли у Лукашова дача…
Это море, и эта орава людей, с утра до вечера галдящая и что-то жующая на пляжах, и озверевшее солнце, от которого нет спасу даже в тени, в конце концов сведут меня с ума. Я боюсь сорваться, из последних сил сдерживаю себя в мелких конфликтах, порой случающихся в бесконечных очередях за жратвой.
Иногда мне хочется выхватить наган и стрелять, стрелять в эти потные, самодовольные рожи отдыхающих, а последней пулей разнести вдребезги свою башку, наполненную не мозгами, а, как мне кажется, горячей клокочущей грязью. Вот была бы потеха…
Деньги… Их у меня много. Больше чем достаточно. Можно купить все, что душа пожелает. Но что у нас купишь? И зачем, кому?
Одеваюсь я просто, мне особо "светиться" незачем, кутежи в ресторанах не по моей части, потому как спиртного в рот не беру, а женщины… Они у нас бесплатные. За исключением путан, но на этих крыс у меня душа не встанет, я ими брезгую.
К спиртному у меня отвращение сызмала. Пьяные гульбища моей матери, забулдыжного вида хмыри, от которых за версту перло сивухой и грязным бельем, напрочь отшибли желание хотя бы попробовать этого зелья.
Видимо, из-за упрямого неприятия шабаша, годами не прекращавшегося в нашей коммуналке, я и начал заниматься дзюдо. Учился я на удивление хорошо, меня даже, как мастера спорта, приняли в институт физкультуры.
Все могло быть совершенно иначе в моей жизни, не случись стычки с очередным "папашей" – ему вздумалось поучить меня уму-разуму. Я его так отходил, что он месяц валялся в реанимации. Из института меня конечно же выперли…
Ее я заметил сразу.
Ужинал я обычно в ресторане; был один из порядком надоевших мне угарных кабацких вечеров. Она пришла с подругой, шикарной шлендрой в "фирме", лупоглазой и нахальной. Я как увидел ее, так и прикипел взглядом, хотя "фирмовая" деваха тоже была вполне ничего.
Интересно, почему я люблю таких незаметных, серых мышек? Красота их неброска, по натуре они добры и чертовски наивны. Эта была к тому же еще и стеснительна до невероятия. Видно, чтобы уговорить ее пойти в ресторан, лупоглазой выдре пришлось немало потрудиться.
Их столик находился неподалеку, до меня даже изредка долетали обрывки разговоров. Говорила больше лупоглазая, а "мышка" только кивала растерянно и сжималась в комочек, когда подходил очередной кавалер приглашать на танец. Она отказывала всем подряд, не поднимая глаз, что вызвало прямо-таки водопад гнева ее шустрой подруги, возле которой крутились два грузина.
– Дурочка… шикарные ребята… Чего тебе еще нужно? – зло бубнила лупоглазая в перерывах между танцами. – Так и останешься старой девой… Корчишь из себя недотрогу…
"Мышка" кивала, соглашаясь и едва сдерживая слезы, но проходила минута-другая и очередной фраер топал от нее не солоно хлебавши.
Конечно, подойти к ней я не решился, знал, что откажет. Вышел я из ресторана раньше, чем они. Рассудил так: поначалу узнаю, где она живет, а потом… Впрочем, что будет потом, мне представлялось весьма смутно.
Вскоре появились и они в компании трех грузин. Лупоглазую обнимали сразу двое, а третий что-то квохтал, бегая вокруг "мышки", видимо, уговаривал.
Но она упрямо мотала головой и не спешила к автостоянке, где горделиво сверкала лаком машина "тружеников Востока", японская "тойота".
– Ну чего ты? – цыкнула на нее лупоглазая. – Едем. И точка. Решено.
– Извини, но я остаюсь, – впервые услышал я ее голос; он был тих, но ясен и мелодичен, как звон хрусталя.
– Э-э, нэт, зачэм так гавариш? Подруга зовет – нэ хочэшь, да? На руках понэсу… – Ухажер "мышки" сгреб ее в охапку.
Но она неожиданно резким и сильным движением для довольно хрупкого тела освободилась из его объятий и попыталась уйти. Тогда на помощь ее ухажеру пришел его товарищ, и вдвоем они потащили "мышку" к машине.
– Я буду кричать. Отпустите меня. Сейчас же отпустите, – взмолилась она.
– Молчи, дурочка! – прикрикнула на нее лупоглазая. – Иначе сейчас получишь от меня по башке.
Я подошел к компании, когда "мышка" начала плакать.
– Отпустите девчонку, генацвале, – как мог спокойно, обратился я к главному, здоровенному горбоносому бугаю. – Хватит вам и одной.
Он молча, даже не глядя в мою сторону, оттолкнул меня и открыл дверцу машины.
– Садитесь, – сказал он компании. – И поехали…
Судя по всему, это были "кидалы", наши доморощенные гангстеры автомобильных рынков, и в другое время, при иных обстоятельствах я бы не рискнул с ними связываться. Но неделями копившаяся злость затуманила мне мозги.
Я решительно шагнул вперед и оттер от грузин девчонку, которая тут же спряталась за мою спину.
– Вы поедете, она останется, – твердо сказал я, едва ворочая непослушным от ярости языком.
Я видел, как главный лениво повел бровью, и один из них, высокий, худощавый, с родинкой под глазом, молниеносно выбросил вперед кулак, целясь мне в челюсть.
И попал в пустоту. Но удивиться не успел: мой ответный удар опрокинул его на землю, где он и затих.
Все на какое-то мгновение остолбенели. Первым пришел в себя горбоносый бугай:
– Мы тебя сейчас рэзать будэм…
В этом у меня сомнений не было; такие ребята зря не суетятся и слов на ветер не бросают. – Не советую…
Я взвел курок нагана и направил ствол в толстый живот бугая.
– Свинец чересчур вреден для пищеварения, – сказал я назидательно.
Они как-то вдруг отрезвели и сникли. Ребята были битые, сразу поняли, что у меня в руках не детский пугач, а настоящая "пушка", потому пробовать судьбу на авось не стали.
– Мы с тобой еще встрэтимся… – выдавил из себя горбоносый, садясь за руль.
– Лады, – ответил я, кипя от злобы и едва сдерживая палец на спусковом крючке. – Готов в любое время. А сейчас – проваливайте.
Они затащили пришедшего в себя забияку на заднее сиденье и уехали, увозя с собой лупоглазую.
– Пойдем… – пряча наган, обернулся я к тихо всхлипывающей "мышке". – Тебе куда?
– Т-туда… – показала она в темноту.
Некоторое время мы шли молча, а затем вдруг она остановилась и пролепетала в отчаянии:
– Нет, туда… туда не пойду.
– Почему?