– Странно…
– Что именно?
– В вашем личном деле указано, что вы даже среднюю школу не закончили. А такими заумными словечками балуетесь. Как-то не вяжутся ваши документальная и истинная сущности.
– Я много читал. Занимался самообразованием. К тому же ваши сведения по поводу моих школьных лет недостаточно полны. Я закончил еще и техникум.
– Это упущение… – Можаев сделал запись в блокноте. – А что касается этой… идио… в общем, аллергии на оружие, то позвольте вам не поверить. По нашим данным, вы служили в армии и находились в районах боевых действий. Мало того, у вас даже есть правительственные награды. И не одна.
– Да, в армии я служил. В десанте. Однако, это ни о чем не говорит. На нашем участке фронта – а воевал я в Чечне, в личном деле это записано – был батюшка, бывший диверсант-спецназовец. Так он даже в бытовых целях старался ножом не пользоваться.
Терпеть не мог ничего колющего, режущего, стреляющего и взрывающегося. Хотя до того, как надел рясу, пустил море крови. Потом раскаялся. Правда, смелости не утратил и вместе с бойцами лез в самое пекло. С крестом и Библией наперевес. Чтобы вытащить на себе раненных и убитых. Вот как оно бывает, товарищ капитан.
– Бывает. Но мы говорим о другом. Пистолет ваш, Чернов, или нет?
– Нет. А чтобы вы убедились, что я к нему не прикасался, отдайте его куда следует, чтобы сличили отпечатки моих пальцев с теми, которые на рукоятке.
– Не учите нас жить. Уже отдали. Ждем результатов… – Он снова взялся за телефон. – Алло! Сан Саныч, это опять я. Вы режете меня без ножа. Где заключение эксперта!? В пути? Ладно, жду…
Пользуясь временной передышкой, я попытался собраться с мыслями. В самом деле, как пистолет очутился на антресолях? И вообще в моей квартире? К этому я не имел ни малейшего отношения. Ну, а Елизавета Петровна – тем более. Значит… Ах, черт возьми!
Как же я раньше не догадался! Киля и Тельняшка залезли в мою квартиру вовсе не для того, чтобы ее ограбить! Идиот… Дубина стоеросовая. Ведь мог, мог додуматься раньше!
Тебя опять подставили, Чернов. Вот суки! Не получилось у Кили – пистолет подбросил другой квартирный вор. Теперь меня точно посадят. Даже если не найдут следов моих пальцев на рукоятке. Скажут, что специально стер. Потому что привык ходить на дело в перчатках. Менты киллера нашли, мать их…
Пришел нарочный с пакетом. Наверное, принес долгожданное заключение эксперта, того самого Сан Саныча, с которым Можаев вел словесные баталии. Я почти не сомневался, что оно касалось злосчастного "макарова", найденного на антресолях.
Я угадал. Капитан высыпал на стол несколько фотографий, на которых присутствовал и уже знакомый мне пистолет, невнимательно посмотрел на них, и начал читать заключение. По мере того, как он приближался к финишной строчке документа, его лицо светлело и в конце концов приобрело добродушный, свойский вид.
– Чудненько… – Он положил бумагу на стол и уставился на меня как на заморский раритет – с удивлением и восторгом. – Вот мы и встретились, гражданин хороший. Ах, как я долго вас искал… – Он задумчиво потеребил свои жесткие рыжеватые волосы.
– Я рад за вас. Искренне рад. Теперь вашу светлую голову по ночам кошмары не будут мучить.
– Какие кошмары? Почему кошмары? – удивился Можаев, который не очень понял, о чем я говорю, так как думал совершенно о другом.
– Ну как же – вот он я, перед вами. Кстати, меня и искать не нужно было. Тем более, с отделением омоновцев. Я работаю на заводе "Алмаз" с восьми утра и до пяти вечера. В отделе снабжения. Суббота и воскресенье – выходные. Это если вы почему-то забыли, куда телегу на меня накатали.
– Да, да, конечно… – Капитан откровенно веселился, а я недоумевал – с чего бы?
– Потому мне и непонятно, с какой стати вы устроили татарский набег на мое жилище.
– Мы сильно извиняемся. Ошибочка вышла… – Можаев был доволен, как слон.
– Я не претендую на извинения. Отпустите меня – и дело с концом. Так сказать, баш на баш. И волки сыты, и овцы целы. Я не буду в разные инстанции жалобы кропать, а у вас появится дефицитное для оперативных работников свободное время, потому что не нужно будет писать объяснения перед вышестоящими и власть имущими. Идет?
– А как быть с пистолетом?
– Запишите его в графу "Находки". И вообще – мало ли что может валяться на антресолях?
В старых домах, к примеру, иногда находят даже пулеметы "Максим". С гражданской остались. Припрятали на черный день. У нас народ запасливый, вам это, надеюсь, известно. А хороший хозяин и ржавый гвоздь не выбросит.
– Ваша идея превратить уголовный розыск в бюро находок, прямо скажем, гениальная. И все было бы хорошо, однако есть одно "но".
– Если оно вас смущает, облегчите душу. Поведайте мне свою страшную тайну. Я не болтливый, ей Богу никому не расскажу.
– Верю. А потому ответьте мне на такой вопрос: как вы объясните тот факт, что недавно из этого пистолета в своем доме убит неизвестным грабителем и насильником некий очень известный гражданин по фамилии Белоблоцкий?
Я обмер. Нет, не то слово – оледенел. Почти отбросил копыта. Мое сердце даже не билось, а вяло трепыхалось. Потому что Белоблоцкий был тем самым рогоносцем, мужем белокурой бестии, которого угрохал в собственной квартире некий злодей (или злодеи) пока я прохлаждался на ветру в подвешенном состоянии, цепляясь за балкон как утопающий за соломинку.
Камера была вполне сносной и здорово смахивала на солдатскую казарму. К счастью, до сих пор я не имел возможности сравнить подобные помещения в разных тюрьмах, потому эта не показалась мне отвратительной конурой, о которых я читал в детективных романах наших писателей и периодике. Четыре крашенные стены, недавно побеленный потолок, на полу линолеум; под самым потолком зарешеченное окно, входная дверь массивная, с большим глазком, и обита железом. Двухярусные койки, достаточно чистая постель, стол, тумбочки, умывальник, унитаз за занавеской… – вполне, я бы сказал, приличная келья для восьми человек. В своих скитаниях я видывал казармы и похуже, потеснее; правда, они были на свободе.
Обычно, как меня просветили сокамерники, в камерах негде яблоку упасть. Но вышел какой-то указ об амнистии, многие сидельцы ИВС, попавшие сюда за пустяк, получили вольную, и хозяин кичи, – так называли начальника следственного изолятора – воспользовавшись приятной во всех отношениях оказией, быстро сделал ремонт тюремных помещений. Благо было куда рассовывать оставшихся горемык.
О начальнике вообще ходили легенды, как я понял. Будто бы он был опером и сам когдато сидел по подлянке, но потом разобрались и несправедливо обиженного восстановили в правах и звании. Однако, на прежнее место его не взяли, а предложили административную работу. Так он стал начальником тюрьмы. Зэки и кандидаты на зону, обретающиеся в этой каталажке, относились к нему как к отцу родному. Он делал все возможное, чтобы облегчить участь заключенных, всеми правдами и неправдами добывая для тюремной больнички лекарства и для кухни продукты. Надзиратели были вежливы, рукоприкладство исключалось, карцер обычно пустовал, а свидания с родными и близкими давали гораздо чаще, нежели в других заведениях подобного профиля.