«Не нужно бояться ветра, шторма или молнии. Тренированный разум может овладеть…» Но Донелу было всего лишь десять лет. И приходилось ли Маргали когда-либо управлять планером во время подобной грозы?
Оглушительный раскат грома на мгновение лишил его рассудка. Внезапный шквал дождя окатил продрогшее тело мальчика. Он боролся с дрожью, угрожавшей нарушить контроль над трепещущими крыльями планера.
«Сейчас! Держись крепче! Вниз, вниз, вместе с этим течением… направо, к земле, вдоль склона… не время играть с другим восходящим потоком. Там, внизу, я буду в безопасности».
Ноги почти коснулись земли, когда новый резкий порыв ветра подхватил аппарат и снова отбросил его вверх, прочь от твердого склона. Всхлипывая, Донел заставил планер скользить вниз. Он перегнулся через край планки и повис, держась за перекладину над головой, позволяя широким крыльям замедлить неизбежное падение. Интуиция предупредила об очередном ударе молнии, и потребовались все силы, чтобы отклонить удар, направить его в другое место. Из последних сил цепляясь за перекладину, Донел услышал треск, похожий на звук раздираемой пополам портьеры, и помутившимся взором увидел, как один из огромных валунов на склоне горы раскололся надвое. Его ноги ударились о землю. Мальчик тяжело упал, перекатываясь с одного бока на другой и чувствуя, как трещат и ломаются в щепки деревянные планки. У него осталось достаточно самообладания, чтобы расслабиться, как его учили на занятиях по боевым искусствам. Падать нужно расслабившись, иначе можно переломать кости. Весь в синяках, но живой, Донел лежал на каменистом склоне и тихонько всхлипывал. Повсюду беспорядочно сверкали молнии, гром перекатывался от одного горного пика к другому.
Восстановив дыхание, Донел с трудом поднялся на ноги. Деревянные планки обоих крыльев планера превратились в щепки. Но аппарат можно починить; повезло, что планером не придавило руку. Зрелище расколотого надвое валуна вызвало у мальчика тошноту и головокружение. В висках пульсировала боль, но Донел понимал, что, несмотря ни на что, может называть себя счастливчиком. Он сложил сломанные крылья и начал медленно подниматься по склону к воротам замка.
— Она ненавидит меня! — в ужасе воскликнула Алисиана. — Она не хочет появляться на свет!
Сквозь темноту, обволакивавшую разум, роженица почувствовала прикосновение рук Микела.
— Это глупости, любимая, — прошептал он, прижимая женщину к себе. Хотя лорд тоже ощущал странную чужеродность молний, вспыхивавших за высокими окнами, но страх Алисианы угнетал его гораздо больше. Казалось, что помимо испуганной женщины и невозмутимой Маргали, сидевшей у ложа со склоненной головой, в комнате присутствовал кто-то еще. На лице лерони играли голубые отблески матрикса. Она посылала импульсы утешения и спокойствия, стараясь внушить эти чувства окружающим. Микел пытался подчинить собственное тело и разум этому спокойствию, слиться с ним. Он глубоко, ритмично задышал. Этому приему лорд научился еще в детстве. Спустя какое-то время он почувствовал, как Алисиана тоже расслабилась и поплыла вместе с ним в невидимом потоке.
«Где, откуда этот страх, эта борьба? Это она, еще не рожденная. Это ее страх, ее сопротивление… Рождение — это испытание страхом. Должен быть кто-то, кто успокоит ее, кто с любовью ожидает ее появления на свет…»
Алдаран присутствовал при рождении всех своих детей, ощущая инстинктивный страх и ярость еще не ожившего разума, выбрасываемого в мир силами, которых он не мог постигнуть. Теперь, вернувшись к воспоминаниям («Был ли хоть один из детей Клариссы таким сильным? А младенцы Деонары, жалкие маленькие создания, неспособные бороться за свою жизнь…»), Микел потянулся мыслью к ребенку, нащупывая разум, терзаемый осознанием страданий матери. Он искал контакта, чтобы послать утешение. Не в словах — ибо новорожденный не знал человеческого языка, — но в эмоциях, оставляющих ощущение радостного и теплого приветствия.
«Тебе не нужно бояться, маленькая; скоро все кончится… Ты будешь жить и дышать, а мы возьмем тебя на руки, будем любить тебя… Ты долгожданная и давно любимая…» Микел продолжал мысленно успокаивать дочь, изгоняя из разума воспоминания о погибших сыновьях и дочери, когда вся его любовь не могла последовать за ними в непроглядную тьму, наброшенную на их души внезапным пробуждением ларана. Он старался вычеркнуть память о слабых детях Деонары, не сумевших дотянуть даже до первого вздоха. «Разве я достаточно сильно любил их? Если бы я тогда любил Деонару сильнее, стали бы ее дети упрямее цепляться за жизнь?»
— Задерните портьеры, — приказал лорд минуту спустя.
Одна из женщин на цыпочках подошла к окну и закрыла потемневшее небо тяжелой портьерой. Но гром продолжал греметь, а вспышки молний пробивались даже сквозь плотную ткань.
— Сейчас начнется, — прошептала одна из сиделок.
Маргали неслышно встала, подошла к Алисиане и осторожно положила руки на тело женщины, регулируя ее дыхание и следя за процессом родов. Женщину, обладающую лараном и вынашивающую ребенка, нельзя исследовать физически из-за опасности повредить плод. Только лерони могут заниматься этим, пользуясь восприятием телепатических и психокинетических сил роженицы. Алисиана ощутила успокаивающее прикосновение. Ее лицо разгладилось, но, как только Маргали убрала руки, она с неожиданным ужасом воскликнула:
— О Донел, Донел! Что будет с моим мальчиком?
Леди Деонара Ардаис-Алдаран, хрупкая стареющая женщина, бесшумно подошла к ложу Алисианы и погладила ее тонкие пальцы.
— Не бойся за Донела, Алисиана, — успокаивающе прошептала она. — Да хранит нас милосердная Аварра, но клянусь, что, если в том возникнет нужда, с завтрашнего дня я стану ему приемной матерью и буду относиться к нему с такой же нежностью, как если бы он был моим сыном.
— Ты так добра ко мне, Деонара, — прошептала Алисиана. — А ведь я забрала у тебя Микела.
— Дитя, сейчас не время для подобных мыслей. Если ты сможешь дать Микелу то, чего не смогла я, я буду относиться к тебе как к сестре и любить тебя так же, как Кассильда любила Камиллу. — Деонара наклонилась и поцеловала бледную щеку Алисианы. — Успокойся, бреда: [8] думай только о малютке. Я тоже буду любить ее.
Алисиана знала, что здесь, в присутствии отца ее ребенка и Деонары, поклявшейся обращаться с ее дочерью как со своей собственной, она может ни о чем не беспокоиться. Однако когда молнии сверкали за портьерами, а гром сотрясал стены замка, в душе женщины неотвратимо прокатывались все новые и новые волны ужаса. «Чей это ужас — мой или ребенка?» Сознание уплывало во тьму под тихое пение лерони, под животворным потоком мыслей Микела, несущих любовь и нежность. «Ради меня или ради ребенка?» Это больше не имело значения. Алисиана не могла видеть, что будет дальше. Раньше в ее разуме всегда присутствовало слабое предощущение того, что случится в будущем, но теперь казалось, что в мире не осталось ничего, кроме ее страха и ужаса еще не родившегося ребенка — бесформенного, бессловесного неистовства. Казалось, что спазмы фокусируются раскатами грома, родовые схватки совпадают со вспышками молний… гром гремел не снаружи, но внутри измученного чрева… молнии взрывались вспышками слепящей боли. Задохнувшись, Алисиана попыталась вскрикнуть, но тут ее разум угас, и она почти с облегчением погрузилась в черноту и молчание, в ничто…