Он вообще-то должен сдерживать зевак, но такое впечатление, что он контужен. Как завороженный смотрит на огонь и ничего не слышит. У всех на глазах пожарный вытаскивает из груды пепла обуглившийся труп. Он рассыпается у него в руках. Тоненькая девичья фигурка в еще дымящихся лиловых ковбойских сапожках…
— Здесь еще один! — доносится голос изнутри.
— Убирайтесь отсюда! — кричит на меня пожарный, мигом выводя охранника из транса. Но когда я поднимаю руку, словно хочу извиниться, я мельком замечаю в толпе кое-что еще. Я вижу Тень. Над толпой витают клубки потерянных вещей, но среди нитей что-то движется, мечется. Как призрак, демон или привидение.
— Вам здесь нельзя, уходите отсюда, — говорит охранник и тащит меня прочь. — Что с вами такое? Идите отсюда!
— Извините… — бормочу я, покорно позволяя увести себя к остальным зевакам, которые бессознательно пятятся от демона, раздвигаясь, словно волшебное море, чтобы пропустить его к стоянке.
Я гонюсь за демоном, расталкивая зевак и соображая на бегу. Вокруг меня кружатся обрывочные образы… Только, как после убийства миссис Лудицки у дверей ее дома, это уже не просто образы. Они сменяются очень быстро. Сломанная барабанная палочка, на которой нацарапано название группы. Девичьи трусики-шортики с красной кружевной оторочкой. Оранжевые электронные часики на пластмассовом ремешке. Часики висят на шее куклы. И растрепанная книжка с позолоченным деревом на обложке…
— Амира, я знаю, что ты здесь! — кричу я.
Иногда я вижу ее, но она все время выцветает — как будто передо мной раскручивается процесс проявки фотографии наоборот. Амира, по-моему, не столько меняет свет вокруг себя, сколько воздействует на восприятие окружающих. То есть она умеет казаться совершенно незаметной. На нее просто не обращают внимания — взгляд скользит мимо, внимание рассеивается. Кажется, что в ее сторону не стоит даже смотреть. Да и я ее не заметила бы, если бы не порванная книжка. Я стараюсь ухватиться за нее покрепче, но толпа мне сопротивляется.
— Эй, вы что?
— Что случилось?!
Кто-то хватает меня за руку. Я узнаю официанта из ресторана при гольф-клубе, который не хотел меня обслуживать.
— Я вас знаю!
Я делаю шаг ему навстречу, кручу ему руку и одновременно сильно дергаю ее вниз. Ребром другой ладони сильно бью официанта по шее. Он кашляет и выпускает меня. Какие еще статьи уголовного кодекса я успела нарушить сегодня? Да какая разница, скорее всего, меня все равно посадят. Я поворачиваюсь и бегу к машине; сзади кричат люди.
Я с визгом трогаюсь с места. «Капри» сносит шлагбаум, как сердце влюбленного подростка.
Атмосфера в машине сгущается; наверное, такая же плотность у умирающей звезды. Бенуа молчит; он смотрит в окно на фонари, которые проносятся мимо. Я подобрала его у Центральной методистской церкви. Он не возражал, ни о чем не спрашивал, не пробовал убедить меня, чтобы я обратилась в полицию. Наоборот, он сам предложил переодеться в форму, чтобы проникнуть куда надо — на тот случай, если рядом с будкой охранника мы увидим еще одно объявление о розыске опасной преступницы.
Отраженный свет падает на медную табличку с именем, словно невысказанное обвинение. Молчание Бенуа тяжело давит на меня. Он не говорит, что я сейчас ставлю под угрозу и его статус беженца, и надежду на то, что он с семьей сможет начать здесь новую жизнь. Вместо него все говорит Мангуст, сидящий у него на коленях. Он не сводит с меня своих глазок-бусинок. Его глазки говорят: «Все наркоманы бессовестные подонки! Не успеешь оглянуться, как они нанесут тебе удар в спину».
Я останавливаюсь за несколько кварталов до нужного места, в тихом переулке. Вокруг царит тишина. Птицы проснутся и запоют только где-то через час. А пока город мечты спит.
— Дай мне десять минут, — говорит Бенуа.
Я протягиваю ему пакет с жареной курицей по-лагосски; он выходит из машины и прогулочным шагом идет к будке охраны, жуя на ходу. Еда — не столько взятка, сколько маска. Кто заподозрит в чем-то нехорошем человека, жующего курицу? Тем более что на человеке форма с эмблемой охранной фирмы «Часовой» и именным беджем!
Фары проезжающих машин ненадолго выхватывают Бенуа из темноты и проносятся мимо; нет ничего необычного в том, что люди гуляют в три часа ночи. Похоже, Йоханнесбург населяют два различных вида существ: машины и пешеходы.
Еще сорок две минуты до официального пересменка в четыре. Задача Бенуа — убедить своего «предшественника» уйти домой пораньше. И дело не в том, что он так рвется поскорее на работу. Просто всем хочется прогуляться не спеша, перекусить после трудового дня…
На то, чтобы оставаться в машине, у меня уходит вся сила воли. Наконец, охранник хлопает Бенуа по плечу и уходит в противоположную от меня сторону, к проспекту. Если он думает, что в такое время там можно поймать такси, значит, он еще верит в чудеса. До прихода настоящего сменщика всего двадцать восемь минут. Через двадцать минут придет настоящий сменщик и заподозрит неладное.
Мангуст вприпрыжку бежит по улице к машине. Я открываю дверцу, он запрыгивает на сиденье и тревожно верещит.
— Да, я знаю, я видела, как он уходил.
Я включаю передачу и еду к будке охраны за Бенуа. Увидев камеры видеонаблюдения, тихо ругаюсь, но поделать ничего нельзя. Уже слишком поздно.
Ворота, ведущие к дому Хьюрона, трудностей почти не представляют. Бенуа знает массу способов, какими мерзкие взломщики ломают средства защиты — их учили на курсах подготовки охранников. В том числе можно, как сейчас, просто снять ворота с петель с помощью домкрата.
Машину я ставлю в нескольких кварталах — наверняка здесь есть и отряды самообороны, и пусть они лучше ищут злоумышленников в другой стороне. Стараясь не выходить из-за деревьев, мы проходим в сад. Особняк Оди ярко освещен. Свет горит во всех окнах, как будто у него вечеринка. Ленивец стискивает мне плечи лапами.
Мы идем на шум в сторону гаража. Я снова вижу сбоку «даймлер». Двойные двери открыты нараспашку. Изнутри на дорожку падает свет; он освещает телохранителя Джеймса. Он возится в бронированном багажнике «мерседеса».
Бенуа жестом приказывает мне оставаться на месте, а сам осторожно подходит к Джеймсу. Тот вздрагивает, но обернуться не успевает: Бенуа обрушивает ему на голову тяжеленную крышку багажника. Бьет раз и еще раз, потом наклоняется, хватает Джеймса за ноги, запихивает его в багажник и захлопывает крышку. Из багажника доносятся крики и глухие удары.
— Запри на ключ! — приказывает Бенуа. Таким я его еще не видела.
Я обегаю машину спереди и вытаскиваю ключи из замка зажигания. Руки у меня дрожат; я с трудом запираю багажник. Джеймс колотит по крышке все сильнее. Попятившись, я спотыкаюсь об удлинитель и едва не падаю. Удлинитель подключен к хирургической пиле — такими ампутируют конечности. Пила лежит рядом с машиной. Рядом я вижу еще три пилы разного размера, а также топор и кусачки. Все разложено очень аккуратно, готово к работе. У задней стенки гаража стоит морозильник с откинутой крышкой.