Но, к его удивлению, зал вновь взорвался оглушительными аплодисментами. Стас недоуменно оглянулся: люди вокруг стояли с серьезными, воодушевленными лицами, они методично били в ладони, и, черт побери, их глаза были похожи на глаза этого невзрачного фанатика из ополченцев. Стас увидел расправленные плечи, гордо поднятые головы. Увидел веру в выражении лиц, решимость, готовность. И, как ни странно, в этом что-то было, в этом единении, в этом общем порыве. Ведь собравшиеся аплодировали не сказанным словам, а тому посылу, что был в них заложен. Их можно было понять, хотя сама эта общность была противна всему существу Стаса. Он знал и по своему опыту, и по рассказам друзей, что в минуты тревоги сердца похожи на порох. Их легко воспламенить, достаточно найти нужные слова. Достаточно сказать их вовремя. И сегодня собравшимся в бывшей университетской библиотеке, всем этим людям, прошедшим некогда тяготы войны и испытания послевоенного времени, впервые не сулили надежды, не обещали светлого будущего, их не манили бесплатным сыром. Нет, невзрачный был не только по-своему безумен, а в этом Стас не сомневался, он был еще и неглуп. И потому вместо привычных посулов он обещал новые тяготы, новые битвы. Новую войну. За которыми только и можно найти надежду. Это был понятный солдатам язык, ясные слова, не требующие расшифровок и переводов, и, как ни обидно было это признавать, эти слова были сказаны в нужное время. Когда вокруг умирают люди, когда с каждым вздохом ты вдыхаешь воздух, пропитанный тревогой, когда все меньше надежды, очень трудно поверить в мир. Невзрачный обещал войну.
Вот только было еще кое-что, известное Стасу, известное, наверное, многим в этом зале. Огонь фанатизма быстро гаснет, начинаются склоки, борьба за власть, подковерная игра, разочарование, ужесточение режима, кровь. Так было всегда, и это было очевидно Стасу, и он не понимал, куда делся тот спасительный цинизм, который только и приобрели за свою военную молодость остальные. Почему они снова верят в этот пафосный бред?
Стас отыскал глазами Шенкеля. Тот точно так же недоуменно оглядывался. Встретившись со Стасом глазами, Роберт пожал плечами и состроил гримасу типа «черт знает что происходит». После чего поднял руки и неуверенно стал аплодировать вместе со всеми. Тогда Стас повернулся к трибуне, где находился в эту минуту еще один человек, в здравый разум которого он верил.
Скальпель стоял с совершенно нехарактерным для него серьезным выражением лица и смотрел в спину невзрачного. Он был одним из двоих людей на трибуне, не аплодировавших вместе со всеми. Вторым был Айк Моралес. Но шеф стоял с опущенной головой, и Стасу не удалось разглядеть выражения его лица.
* * *
С тех пор, с того первого прерванного эфира, передачи радио «Хоспис» часто перебивались помехами. Не всегда. Иногда весь день шел чистый эфир. Но бывали и дни, когда на привычной волне вместо знакомого голоса старого выпивохи Халли звучали только помехи.
«Что за напасть, эй? Кто-то еще не понял, что настоящую музыку невозможно заглушить цензурой? Какой-то жалкий неудачник придумал подавитель сигнала, что ж, этого следовало ожидать. Так вот что я вам скажу, уважаемые радиослушатели. С этого дня рэйдио «Хоспис» на военном положении. Последнее нормальное радио летящей ко всем чертям цивилизации объявляет войну той жалкой пародии на демократию, которую вам тут пытаются всучить. И в честь этого великого события мы взорвем эфир старенькой вещичкой Мерв Гриффин «House of Horrors». И даю вам слово, уважаемые, у бравых глушителей еще будет повод для негодования на вашего покорного слугу, диджея Халли. Услышимся…»
Салон «студа» промерз, и Стас решил не снимать только что полученное в гардеробе пальто. Он с трудом и не с первой попытки захлопнул дверь, завел мотор и поправил направляющие воздуходувов так, чтобы горячий воздух шел на стекла. Подумал о том, что стоит, наверное, показать дверь ребятам из автопарка Управления или отогнать «Студебеккер» в мастерскую к Шраму. В принципе Стас и сам разобрался бы, но возиться на холоде не хотелось. Он мог теперь позволить себе такую мелочь. Вместе со значком пришла и ощутимая прибавка к зарплате.
По крыше машины кто-то постучал, потом открылась пассажирская дверь, и в салон заглянула розовая от мороза физиономия Скальпеля.
– Шеф, свободен?
– В парк, – хмуро пробормотал Стас, копируя арабский акцент.
Скальпель усмехнулся и залез на пассажирское сиденье. Стас протянул ему пачку.
– Растешь, гардемарин. Верблюдом дымишь.
– Можно подумать, ты на самокрутки перешел.
– Нет. – Скальпель затянулся и откинулся в кресле. – Но мне и не положено. У меня спецпаек. Сам понимаешь, мы, слуги народа, должны быть заведомо лучше обеспечены, чем сам народ. Такова историческая доктрина, иначе обессмыслился бы сам процесс политической карьеры и персональной конкуренции вообще. Или ты до сих пор наивно считаешь, что дело в благе людском?
– Слушай, не забивай мне мозг, ладно? Шраму свои прогоны диктуй. – Стас с улыбкой толкнул Скальпеля в плечо. – Ты и карьеризм несопоставимы, как…
– Как водка и шампанское.
– Точно.
– Тем не менее от спецпайка я не отказываюсь. Я ж не дурак. И, кстати, в курсе, что русские пьют водку с шампанским. Тебе, по логике, тоже полагается.
– Да ну? – Стас удивленно посмотрел на друга.
– На полном серьезе. Называют это коктейлем «Северное сияние».
Стаса передернуло.
– Мерзость… Ты в «Долину» сегодня заскочишь?
– А как же! Традицией сильны. Да и настроение поднять надо. Что-то мне сегодня не по себе. – Скальпель неопределенно покачал головой, но Стас понял, о чем речь.
– Ты об этом придурке из ополченцев?
– Ну и о нем тоже. Слишком как-то много черно-белого вокруг стало, не находишь?
– Есть немного. Но с другой стороны, пока, кроме пользы, от этого ничего нет. На улицах порядка прибавилось, с этим не поспоришь. А остальное, все эти речи о воинах Бога… Мало ли кто пургу с трибун гонит, не он первый, не он последний. Да и не тянет этот на локомотив. Невзрачный какой-то, маленький.
– Не скажи, вспомни, как ему аплодировали. – Скальпель опять покачал головой, и снова его лицо приобрело то странное, слишком нехарактерное для него серьезное выражение. – В тихом омуте всегда какая-нибудь зараза сидит. Поверь мне, дружище. Я, конечно, не особенно в высшие круги вхож, но кое-что чувствую. И вот что я тебе скажу. Таких вот невзрачных там, – Скальпель ткнул пальцем в обитый дерматином потолок, – как-то до хрена в последнее время появилось… И эти невзрачные не снизу прут, их назначают из Первого Периметра.
– Даже так… И зачем?
– Вот и я думаю – зачем? – Скальпель привычно усмехнулся. – Ладно, старина, мне валить надо. У меня сегодня демонстрационная операция. Ращу молодое поколение Скальпелей. Пока не поздно… Вечером в «Долине» обкашляем все это.
– Договорились…
* * *