Один из моих навязчивых кошмаров – я ночью в Эпицентре. Нельзя сказать, что это верная смерть, но, как правило, это именно так, хотя бывали и исключения. Те твари, с которыми мы привыкли иметь дело, охотились днем. Но они, по утверждению Полковника, составляли от силы 12 процентов фауны Эпицентра. Остальные 88 процентов вели ночной образ жизни, и 62 процента из них были хищники. Другими словами, оказаться ночью в Эпицентре – все равно что прыгнуть головой вниз в террариум, переполненный гремучими змеями. Есть, конечно, шанс выжить, но настолько мизерный, что его не стоит и рассматривать.
* * *
Вокруг ничто не напоминало о некогда существовавшей в этих местах цивилизации. Перед нами была покрытая низкой травой поляна, окруженная зарослями все того же дубовника. Границу Нулевой определяло невысокое, в половину человеческого роста, кольцо камней, сложенных кем-то из нашей братии, за которыми, в случае чего, можно укрыться от сильного ветра, да еще в самом центре поляны был сооружен кривобокий навес из сушняка.
Тут же под навесом стояли два больших деревянных ящика. В одном мы с Буги обнаружили солидный запас продуктов, в другом – оружие, одежду и снаряды. Имело смысл сразу же пополнить сумки обоймами с камнями. Сделав это, я сосредоточил все внимание на найденном в одном из ящиков кисете. Курить хотелось так, что если бы между мной и табаком сидела голодная белая сука, я бы порвал ее голыми руками.
– Ты готовишь все так же хреново? – задумчиво спросила меня Буги, окинув скептическим взглядом ящик с продуктами.
– Еще хуже, – честно признался я, высыпая на ризлу щепоть табака, – последние два года варил только кофе, и то в кофеварке. А питался фастфудом.
– Ясно. – Она оглянулась на Проводника. Как только мы перебрались через камни, он тут же улегся, и на его губах снова выступила розовая пена. – Сабж! На тебя тоже не стоит рассчитывать?
– Нет, – неожиданно кратко ответил он.
– Ясно, – повторила Буги, – что ж, тогда пеняйте на себя.
Ночь была светлая, «снайперская», как назвал ее отдышавшийся Сабж, уплетая за обе щеки жареное мясо хофмана и закусывая его большими кусками белого сыра. Огромная, почти полная луна висела над поляной тусклым абажуром, так что костер нам был ни к чему. И все же мы не торопились гасить его, дали дотлеть.
– Между прочим, – кидая пустую тарелку на угли, сообщил Сабж, – эту Нулевую я лично открыл. Лет этак семь-восемь назад. А раньше ее не было.
– Новая? – вяло переспросила сытая Буги.
– Я слыхал про такие случаи, – кивнул я, – иногда в Эпицентре появляются новые Нулевые. Чаще всего в первом круге.
– Туфта, – отмахнулся Сабж, – они везде появляются. И везде исчезают. Тут как кости лягут.
Буги приподнялась, пошевелила в углях веткой. Откуда-то прилетел прохладный ветер, прошелся по нашим обожженным плечам и снова исчез в переплетении стеблей дубовника.
– Мне отец рассказывал, что планета воспринимает Эпицентр как болезнь и пытается ему сопротивляться. Как раковой опухоли. Остановить его рост удалось, и теперь она разрушает Эпицентр изнутри. А он, естественно, сопротивляется. Нулевые – это как раз те места, которые удалось вылечить.
– Похоже, кстати, на правду, – кивнул Сабж. – Между прочим, раньше Нулевые чаще появлялись. А за последние пару лет вообще не возникло ни одной новой.
– Наверное, Эпицентр привык, – сказал я, – приспособился. Это как с анальгином, когда зубы болят. Сначала, чтоб снять боль, хватает одной таблетки, потом двух, а потом он просто перестает помогать.
– Отец говорит, что если у планеты больше нет вариантов, то все будет становиться только хуже. Сначала Эпицентр зарастит Нулевые, а потом найдет способ расшириться. – Буги аккуратно расстелила ризлу и высыпала на нее табак.
– А я, в общем-то, и не против, – как бы между делом, совершенно равнодушным голосом сказал Сабж, глядя, как она прикуривает. – Я знаю куда более гнилые места, чем Эпицентр. Правда, они... Понимаешь, вот это все, – Сабж кивнул неопределенно в сторону, – это все я ненавижу. А те места... я просто констатирую для себя, что они тупо гнилые, но никаких чувств это во мне не вызывает.
– А люди? – сам не знаю почему задал вопрос я.
– С каких это ты пор начал думать о людях, Макс? – переспросила Буги.
Я пожал плечами:
– Нет, я все понимаю, в мире очень много говна, но не всегда же люди в этом виноваты? Думаешь, такое наказание одним махом для всех – это то, что нужно?
– Ты ошибаешься, – ухмыльнулся Сабж. – Виноваты все. Каждый по-своему: кто-то больше, кто-то меньше, кто-то уже теперь, а кто-то станет виноват завтра. И я тоже, и ты, и Буги, и даже Полковник. Просто потому что мы, люди, неправильные существа.
– Радикал ты, Сабж, – покачала головой Буги, – да еще и опасный. Революционер-бомбист практически.
– Нет, не революционер. Я не верю в революцию. Не потому, что я не романтик и все такое, а просто очень много революций случилось до моего рождения и при мне. Политические, культурные, нравственные, даже психоделические. И все они в конечном счете обосрались, правда, не всегда это сразу становилось ясно, но все равно – все. Так что ну их на хрен, эти революции.
– А во что ты веришь?
– Это что, интервью? – усмехнулся Сабж. – Или допрос?
– И то и другое, а завтра мы тебя расстреляем. Ладно, Сабж, скажи. В революцию ты не веришь, в Бога, по-моему, тоже, да и в людей...
– Ошибаешься, в людей я верю. Вот в тебя верю, в Буги, еще в десяток человек. Да и вообще в людей. Я только не верю, что они могут что-то изменить. Слабо им. Нам, то есть. А вот если Эпицентр разрастется и всей этой гребаной цивилизации настанет большой феерический финиш, тогда что-то делать придется. Правда, я не уверен, что у людей получится что-нибудь толковое. Скорее всего они просто будут стараться вернуть то, что было. Всегда так: состряпают революцию, порушат все и давай заново то же самое отстраивать, только получается хуже, потому что старые мастера либо померли к тому времени, либо с глазами выколотыми сидят... Ладно, я в люльку. Буги, если мне что-то страшненькое приснится, пустишь меня к себе под одеяло?
– К Максу иди, Сабжик. Пора излечить его от натурализма.
– Тогда уж я лучше один побоюсь, – поморщился Сабж.
– Совершенно с тобой согласен, – кивнул я, укладываясь прямо у покрывшихся черной коркой углей.
Ночью прошел небольшой дождь, и нас это вполне устраивало. Трава и листья дубовника блестели, словно как раз перед восходом солнца их тщательно отполировали и покрыли лаком. Я проснулся в отличном настроении и тут же скрутил себе сигарету. Прохладное утро, курево, общее ощущение легкости в отдохнувшем за ночь организме – то что надо. Рядом сладко потягивалась Буги. На минуту я забыл, что между нами выросла непреодолимая стена, да такая, до которой канувшей в лету берлинской далеко. И мне показалось, что все как прежде, что мы с Буги не чужие люди, а один человек, каким-то капризом природы разделенный на два тела. Но потом она повернулась ко мне левым боком, и я впервые заметил на ее плече уродливую белую кляксу шрама, какие остаются после выведения татуировки.