Впрочем, место это совершенно не походило на кабинет, разве что на кабинет домашний. Забитые книгами стеллажи вдоль стен, в промежутках между стеллажами — портреты в тяжелых подрамниках. Массивный стол темного дерева, похожий на замершее реликтовое животное, слева от стола — большой шар аквариума с вьющимися водорослями и мелкими юркими рыбками.
Четыре пары глаз (хозяина и его собак) встретили нас с холодным и уверенным равнодушием. Джошуа и Акутогава остались лежать перед столом, Марлен же тяжело поднялась и обнюхала каждого из нас по очереди, включая Фрэнка. У нее была шкура забавно розового цвета, почти плюшевая на вид. И это было единственным, что показалось мне забавным в ней и в двух ее братьях.
— Добрый вечер, господа, — приподнялся из-за стола доктор Вагнер в тот момент, когда Марлен потеряла к нам интерес и с грохотом рухнула между братьями.
Доктор Вагнер… Что ж, он выглядел так, как должен выглядеть доктор Вагнер, торговец смертью, посредник между тем и этим миром. Высокий, ладно скроенный мужчина преклонных лет с густой шевелюрой пепельно-седых волос, ниспадающих на угловатые плечи. Черный костюм, рубашка с высоким белым воротничком. Я знал, что в прошлом он был капелланом одной из боевых частей московского военного округа. До того, как начал приторговывать смертью. Кроме всего прочего, доктор Вагнер носил монокль, и это отнюдь не казалось уступкой имиджу, скорее наоборот: не будь монокля, картинка была бы несовершенна. Еще бы высокий цилиндр да глубокие тени под глазами… Но нет, должность библиотекаря в Нескучном саду уже не вакантна…
— Добрый вечер, — повторил доктор Вагнер, хотя было лишь недалеко за полдень. Впрочем, и это не показалось мне странным — тут, в катакомбах офиса торговца упокоением, время значения не имело. Хозяин указал нам на два глубоких кресла перед столом, предложил сесть и сел сам. Пока мы усаживались, он склонился над нарочито допотопной коробкой селектора и, нажав одну из пары десятков кнопок, произнес:
— Гелла, сделай мне и господам чаю…
— «9 грамм блюза»… Да, помню. — Улыбка доктора Вагнера не была ни равнодушной, ни наигранной, ни профессиональной. Но и искренней ее назвать тоже не получалось. Чувствовался в ней какой-то холодок этакое постороннее созерцание, что ли… Приценивается, подумал я. Так человек способен улыбаться только деньгам. И только ОЧЕРЕДНЫМ деньгам…
Вагнер же, пока я гадал о природе его улыбки, откинулся в кресле и некоторое время разглядывал потолок, постукивая по столешнице тонкими длинными пальцами. Такие пальцы бываюту музыкантов и убийц. С оглушительной печалью вздохнул Джошуа, с ленивой грацией перевалился с правого бока на левый Акутогава. Равнодушно смотрели в пространство безжизненные глаза Фрэнка, застывшего сзади и чуть левее кресла хозяина. В полумраке кабинета жуткие шрамы, исполосовавшие словно бы составленное из отдельных лоскутов кожи лицо телохранителя и слуги доктора, проступили особенно ярко.
Пауза затягивалась. Я осматривал кабинет, приглядываясь к портретам в тяжелых подрамниках. Это были старые фотографии людей в военной форме времен Гражданской войны. Разглядеть детали лиц было невозможно из-за качества фотографий и приглушенного освещения кабинета. Тихо всхлипнул невидимый колокольчик, и один из стеллажей медленно ушел в пол, открыв кабинку еще одного лифта. Тот же красный бархат и печальная мелодия, то же ощущение внутреннего убранства гроба… В кабинке стоял сервированный на троих столик на колесиках и совершенно обнаженная девушка с невероятно белой кожей и иссиня-черными волосами… Она была чертовски привлекательна: маленькие, но четко очерченные груди выглядели безукоризненно, а в меру широкие бедра придавали ее фигуре элемент античности, лишь подчеркивающий гипсовую белизну кожи. Однако от одного ее вида мне стало холодно. За всей этой внешней привлекательностью было что-то жутковатое, неживое, неестественное (не в коже дело и не в контрасте с черными волосами, тут что-то иного порядка), и я поспешил отвести глаза.
— А вот и наш чай! — воскликнул доктор Вагнер. Гелла выкатила столик из лифта и, умопомрачительно покачивая бедрами, подошла к нам. Я понял, что снова ее разглядываю, и снова отвел глаза. Могильный холодок пронесся вдоль моего позвоночника. Звонко коснулся кромки чашки фарфоровый чайник. Обнаженная Гелла разливала чай, мы с Библом с удвоенным интересом разглядывали убранство кабинета, а доктор Вагнер говорил:
— Геллочка — замечательный экспонат в моей коллекции. Да! Почти как мальчик моего коллеги доктора Франкенштейна, — Доктор кивнул на равнодушного ко всему Фрэнка, — или, скажем, вот эти портреты двадцати шести бакинских комиссаров, — хозяин повернулся в сторону ближайшей ниши между стеллажами, — которые были сделаны, кстати сказать, непосредственно перед расстрелом… Нам, коллекционерам, свойственна некоторая… бестактность, что ли… Да, наверное, это как раз то слово… Ведь вот собирает человек картины. Коллекционирует. Заполучает в свою власть, в собственное владение кусочек истории мироздания. Неважно, что все произошедшее теперь значения не имеет, в отличие от цены, но оно мое. Связанное темой или разрозненное, какая разница… Власть над мирозданием, пусть частичная и даже в некотором смысле эфемерная… о, в этом есть что-то от власти над женщиной, но на другом уровне, без либидо… Меня же, как нетрудно догадаться, интересует смерть. И это неисчерпаемая тема, доложу я вам… Я обдумал ваше предложение, — неожиданно прервал себя на полуслове доктор Вагнер, а Гелла тем временем закончила разливать чай и, вернувшись в лифт, испарилась из кабинета. Я вздохнул с облегчением.
— Думаю, цена могла бы считаться достойной, — продолжил доктор Вагнер, сделав долгий глоток чая, — но товар залежалый…
— Что значит залежалый? — оторопело пробормотал Библ.
— Только то, что значит. «9 грамм блюза» пока еще на волне, но цена этой композиции уже не так высока, и не сегодня завтра ее начнут забывать и игнорировать. Она не окупит вашу смерть, только и всего. Не окупит в полном размере.
Чашка со звоном коснулась блюдца… Я молчал, чувствуя себя лишним, Библ был потрясен, в лице же доктора Вагнера ничто не изменилось, он все так же улыбался.
— Что же мне делать? — спросил Библ. — У меня больше ничего не осталось, и…
— У вас — нет, — оборвал Библа Доктор Вагнер, — а вот у вашего поручителя есть кое-что, живо меня интересующее. Товар, в кредитоспособности которого я абсолютно уверен. — Сказано это было так, словно меня здесь не было.
— Послушайте, — решил вмешаться я, — но разве я уже не представляю собой интересующий вас товар в качестве поручителя?
— О нет, — рассмеялся Доктор Вагнер, — речь идет не о смерти, этого добра у меня в достатке… Хм, занятно… Смерть — добро…
— Тогда что вас интересует?
Вагнер снова откинулся на спинку кресла, обратив на меня свою холодную улыбку профессионального ювелира, глаза которого давно уже переняли безжизненный блеск драгоценных безделушек.
— Конверт, — сказал он, и улыбка внезапно исчезла с его лица.
— Конверт?
— Да, — Доктор Вагнер внезапно поднялся, и его тень метнулась по кабинету обезумевшей летучей мышью, — мне нужен конверт этого армянского выскочки Мандаяна. Тот, который он передал вам перед смертью… Этот ублюдок думает, что от Вагнера можно сбежать, не возвращая долгов, но…