Я проснулся на заходе солнца и уже через час ехал на север в сопровождении Гильфа, трусившего рядом с жеребцом. Когда взошла луна, я сказал:
– Мне кажется, я понял. Не всё, но многие вещи, не дававшие мне покоя.
Гильф бросил на меня быстрый взгляд:
– Насчет меня?
– Не только. Я думал, что ты меняешь обличье только ночью.
– Обычно.
– Да, обычно. Но не всегда. Например, мы с тобой и старым Таугом сражались с разбойниками не ночью.
Некоторое время мы молчали; жеребец осторожно пробирался вперед в темноте, луна медленно ползла вверх по холодному небу.
– Ты помнишь свою мать, Гильф? Хоть немного помнишь?
– Запах.
– Но ты разлучился с ней. Ты помнишь, каким образом?
– Не хотел. – Низкий голос Гильфа звучал задумчиво. – Но так вышло.
Я подумал о маленьких бездомных детях.
– Ты отстал и заблудился?
– Не мог догнать. Меня нашли коричневые люди.
– Бодаханы.
Он утвердительно рыкнул.
– Они низко кланялись, когда отдавали мне тебя. Помнишь? Они старались скрыть свои лица.
– Да.
– По-моему, кто-то в Эльфрисе занимался со мной, Гильф. Мне кажется, меня там учили. Но я не знаю зачем и не помню чему.
– Хм!
– Я даже не знаю, научился ли я хоть чему-нибудь. Но, думаю, бодаханы занимались и с тобой. Дрессировали тебя, натаскивали, каким словом ни назови. Научили тебя говорить, возможно. И вероятно, растолковали все насчет перемены обличий: как это делается и почему этого не следует делать на солнце – во всяком случае здесь, в Митгартре.
– Свиньи.
Я натянул поводья, придерживая жеребца.
– Что ты сказал?
– Свиньи. Чуете запах?
– Думаешь, они близко?
Я напряженно всмотрелся в темноту и скорее почувствовал, нежели увидел, что Гильф поднял голову и принюхивается.
– Нет.
– Мы вполне можем продолжать путь, – решил я после минутного раздумья. – Если нам не проехать здесь ночью, то днем не проехать тем более.
Когда мы взобрались на вершину следующего холма, Гильф заметил:
– Они мне нравятся.
– Свиньи? – Я с трудом отвлекся – от своих мыслей.
– Эльфы.
– Значит, они обходились с тобой хорошо. Я рад.
– Вы тоже.
– Со мной тебе приходилось несладко.
– Только один раз.
– На корабле?
– В пещере.
Потом я ехал в молчании. В деревьях за рекой пел соловей, и я невольно задался вопросом, почему птица, которая встретила бы теплый прием в любой стране, предпочла поселиться в Йотунленде. Потом я вспомнил, как жил один в нашей хижине, чтобы не путаться у тебя под ногами. Я не имел ничего против, мне даже нравилось жить одному – и тут я вдруг осознал, что мне точно так же нравится путешествовать в одиночестве по Йотунленду. Я нормально ладил с людьми, и многие из них заслуживали всяческого уважения, но ты никогда не увидишь замок Вальфатера, покуда они рядом с тобой.
Кроме того, было здорово снова оказаться с Гильфом наедине. Он был прав насчет леса, а я тогда почти не думал о том, как нам хорошо там. Тогда я часто думал о том, как он увеличивается в размерах и что на нем можно ездить верхом, будто на коне. Гильф был очень крупным псом, даже в обычном своем обличье, поскольку стать еще меньше никак не мог. В противном случае он стал бы размером с крохотного пекинеса миссис Коэн. Мне казалось, что на свете нет спутника лучше пса – большого пса вроде Гильфа.
Я попытался представить, кого еще, кроме Гильфа, мне хотелось бы видеть рядом. Дизири, если бы она любила меня. Ну а если бы не любила? Дизири замечательная, конечно, но суровая и опасная. Она не вернется ко мне, покуда я не найду Этерне, а может, даже тогда не вернется. Я подумал, что, если бы она отвечала мне взаимностью, она бы ни на минуту меня не покинула.
С Гарваоном я чувствовал бы себя неплохо, но не лучше, поскольку на самом деле он был Сетром. С Идн пришлось бы ужасно мучиться. Поук меня вполне устроил бы. Он бы постоянно порывался поговорить, а мне бы приходилось постоянно затыкать его, но я уже научился этому.
Наконец я остановил свой выбор на Бертольде Храбром: вот идеальный товарищ. Едва подумав о нем, я страшно по нему затосковал. Пока мы жили вместе, он все время был малость не в себе, из-за тяжелого ранения в голову. Он забывал вещи, которые следовало помнить, и ходил неверной походкой, точно пьяный. Но когда ты постоянно находился рядом с ним, ты видел человека, которым он был в прошлом, сильного и смелого мужчину, способного повалить на землю быка, – и в нем очень много осталось от того человека. В деревне, где он рос, не было школы, но мать научила его читать и писать. Он много знал о земледелии, скотоводстве и плотницком ремесле, а также об эльфах. Я никогда не спрашивал у него, как с ними нужно разговаривать, а теперь уже было слишком поздно. Но мне казалось, он знал. Да, лучше Бертольда Храброго друга не найти.
Равд тоже был бы мне замечательным товарищем. Почему все лучшие люди, которых я знал, умерли? Я вспомнил о сломанном мече Равда – как я поднял его с земли, потом положил обратно и расплакался; и я подумал, что, наверное, Гильф говорил о той самой пещере, где мы нашли сломанный меч. Наконец я сказал:
– Мы с тобой были только в одной пещере: где разбойники прятали награбленное добро. Да и то находились там недолго. Или ты имел в виду форпик? Нам обоим пришлось там несладко.
– Я один, – объяснил Гильф. – Вас там не было.
– В пещере Гарсега? Я кое-что слышал о ней. Ты сидел там на цепи?
– Да.
Значит, Гарсег держал Гильфа на цепи, как и ангриды. Я задался вопросом, почему Гильф вообще допустил такое. Наконец я понял, что он просто не хотел принимать свое настоящее обличье. Он превращался в жуткого зверя, когда перед ним вставала необходимость сражаться, но в остальных случаях предпочитал скорее позволить посадить себя на цепь, нежели менять обличье.
– Разговор о пещере Гарсега возвращает нас к теме превращений, – сказал я. – Ты не меняешь обличье, а просто увеличиваешься в размерах. Гарсег однажды сказал мне, что эльфы, хотя и меняют обличье, всегда остаются прежнего размера.
– Плохо.
– О, я не вижу здесь ничего плохого. Ури и Баки могут принимать обличья летающих существ, и мне самому хотелось бы обладать такой способностью. Но с тобой совсем другое дело. Мы говорим о разных явлениях, которые только кажутся одинаковыми.
Я задумался в поисках уместной аналогии.