Я указал рукой назад:
– Видишь вон тот большой валун у тропинки?
Он кивнул.
– Возвращайся к нему и жди там, иначе я отниму твое копье и воткну тебе в ноздрю. Ступай живо!
Старый Тауг подчинился, а я стоял на месте и смотрел ему вслед, пока он не подошел к валуну вплотную.
К тому времени Гильф вернулся. Он ничего не сказал, но, судя по встревоженному виду пса и по тому, что он вернулся так быстро, разбойники находились совсем близко. Я велел Гильфу отойти назад, но он не пожелал вернуться к валуну. Как только я двинулся дальше, он снова оказался прямо у меня за спиной.
Вскоре произошло нечто такое, чего я никак не ожидал. Один из разбойников встал во весь рост на огромном камне шагах в пятидесяти впереди и спросил, кто я такой и явился ли я с миром или нет. Я натянул тетиву до самого уха и выпустил стрелу так быстро, что он не успел спрыгнуть вниз. Стрела вонзилась мужчине в грудь, прошла навылет, и он свалился с камня.
Остальных разбойников я еще не видел, но они увидели своего товарища, и я услышал громкие крики. Я бросился к черной скале, поскольку решил, что смогу взобраться на нее, и взлетел по склону с проворством белки, перепуганный до полусмерти, каждую секунду ожидая получить стрелу в спину. На вершине я распростерся ниц, словно обнимая скалу.
Разбойники вышли из-за нее, и их оказалось не шестеро или семеро, как мы предполагали, а человек двадцать. Они увидели старого Тауга, стоявшего у валуна поодаль, и направились к нему, грозно крича и потрясая копьями и мечами. Он бросил на землю свое копье и пустился наутек, словно два трусливых зайца, а я стремительно вскочил на ноги и поразил стрелой мужчину, шедшего последним, а потом еще двух перед ним – причем на все про все у меня ушло гораздо меньше времени, чем потребовалось, чтобы написать эту фразу. У одного из них был лук и колчан, увидев который я спрыгнул со скалы.
Прыжок длился, казалось, целую вечность. Задним числом я удивляюсь, что не сломал ногу, но я таки не сломал – просто приземлился на корточки и повалился на землю. Я схватил стрелы убитого разбойника и положил в свой колчан, к стрелам без наконечников, выдернул свою прошедшую навылет стрелу из земли и вложил в лук. Стрела была вся в крови, и оперение выглядело не так опрятно, как хотелось бы, но наконечник не погнулся, и я знал, что она еще мне послужит.
Я взял и остальные свои стрелы. Один из мужчин был еще жив, но я не стал добивать раненого. Я видел, что он все равно умрет, и довольно скоро, а потому оставил его лежать там. Сикснита среди этих троих не оказалось.
Потом я пошел по следу разбойников, гнавшихся за старым Таугом. Это не составило труда, поскольку я по-прежнему слышал их крики. Довольно скоро я наткнулся на крупного (ростом с меня) мужчину с оторванной головой, на лице которого застыло выражение ужаса. Перед смертью он так испугался, что мне стало жаль беднягу, хотя я сам убил бы его, попадись он мне на пути.
Наверное, стоит поговорить об этом. В твоем мире люди постоянно убивают людей, как и здесь. Потом они называют свершившееся самым страшным на свете преступлением. Здесь же преступлением считается лишь умышленное убийство, а сражение – это просто сражение. У нас люди не терзаются муками совести из-за поступков, совершенных по необходимости. Сэр Воддет однажды убил так много остерлингов, что долгое время чувствовал себя скверно, но я никогда не переживал по поводу убийства остерлингов. Как можно сожалеть об убийстве кого-то, кто собирается зажарить и съесть тебя? Разбойников я тоже убивал с чистой совестью.
Когда мы Гильфом нашли старого Тауга, он висел на дереве вверх ногами, а они метали в него ножи. Я велел Гильфу обойти разбойников с другой стороны, чтобы отрезать им путь, коли они пустятся в бегство. А когда он выполнил приказ, я начал стрелять. Они погнались за мной, и я отбежал назад, почти до самого валуна, и взобрался на скалу рядом. Я стоял на ней и ждал разбойников, чувствуя тетиву Парки под пальцами. Она казалась не толще нити – такой тонкой, что резала мне пальцы чуть не до крови; но она шептала на тысяче разных языков, и я знал: она не лопнет, что бы ни случилось.
Из леса выбежал разбойник, тоже вооруженный луком. Я дал ему выстрелить, и стрела угодила в скалу у меня под ногами. К тому времени из-за деревьев вышли еще двое. Я поднял лук над головой и крикнул:
– Я сэр Эйбел Благородное Сердце! – (Поскольку Парка назвала меня так.) – Сдавайтесь! Присягните мне на верность, и я вас не трону!
Первый разбойник вложил в лук следующую стрелу, но я сделал то же самое. Я успел выстрелить первым, и моя стрела перебила тетиву, которую он натягивал, прошла сквозь него навылет и расщепила молодое деревце за ним; остальные в ужасе пустились наутек. Я до сих пор горжусь тем своим выстрелом. Впоследствии я не раз производил выстрелы не хуже, но лучше у меня никогда не получалось.
– Вам не обязательно оставаться со мной, – прошептал старый Тауг, когда я снял его с дерева и перерезал веревки у него на руках и ногах.
Я сказал, что в любом случае останусь, и разорвал на бинты рубашку, сшитую для меня Ульфой.
– Они убили пса?
– Нет, – сказал я. – Ты его не видел?
Он попытался улыбнуться.
– Я не смотрел по сторонам. Вас что-то беспокоит?
– Мой пес.
– Боитесь, что он не вернется?
Я как раз боялся, что он вернется, но все же развел там костер. Я мог бы отнести старого Тауга на плечах обратно в Гленнидам, но уже темнело, и, напади на нас из засады разбойники, я бы потерял несколько драгоценных секунд, пока опускал его наземь. Мне казалось, что утром он сможет идти сам, если ночью хорошенько отдохнет. Так будет гораздо лучше.
Когда костер разгорелся, я сходил к речке и принес старому Таугу воды в его шляпе. Напившись, он сказал:
– Вам следует наведаться в пещеру. Может, там хранятся сокровища.
Я в этом сомневался, поскольку мне казалось, что разбойники растрачивают все награбленное сразу и ничего не копят; однако я пообещал наведаться туда завтра вместе с ним.
Гильф вернулся с двумя кроликами и, положив добычу у моих ног, мгновенно исчез в ночной тьме. Я снял с них шкуры и сделал вертелы из тонких веток, как учил меня Бертольд Храбрый. Когда я принялся жарить кроличьи тушки, старый Тауг сказал:
– Ваш пес выглядел по-другому. Может, дело в отблесках пламени?
– Нет, – сказал я.
– Но это ваш пес?
Я кивнул.
– Вы как-то спросили, чего я хотел – чтобы мой сын походил на меня или снова почувствовать себя маленьким мальчиком. Так вот, я хотел, чтобы он походил на меня, но сейчас я бы предпочел стать ребенком. – Он вздохнул.
Я сказал, что сам еще недавно был ребенком.
– Я понимаю, что вы имеете в виду.