Тут с болью она вспомнила о сыне, погибшем в горящем Хамерфеле. Но это было так давно. Возможно, ей действительно следует выйти замуж за Валентина, пока она достаточно молода, чтобы родить еще детей. Валентин уловил эту мысль, ибо она не прикрыла ее психическим щитом, и тепло ей улыбнулся. Эрминия опустила глаза.
— Пусть будет так, как это могло бы быть, — произнес Эдрик, и Эрминия забеспокоилась, как бы он тоже не прочел ее мысли, хотя трудно было представить, что он не одобрил бы ее брака с представителем знатного и могущественного клана Хастуров. — Рад буду видеть тебя в нашей ложе сегодня в антракте. Флория будет счастлива вновь тебя увидеть. Ты всегда была ее любимой родственницей, потому что ты до сих пор такая молодая и веселая.
— Надеюсь, я достаточно молода, чтобы быть ей не дуэньей, а другом и старшей сестрой, — заметила Эрминия. — Всегда завидовала ее матери, потому что всегда хотела иметь дочку.
И вновь она поняла, что Валентин прочитал ее мысль, которую в данном случае она почти намеренно не пыталась скрывать. Когда Эдрик повернулся, чтобы уйти, она взяла его под руку.
— Эдрик, есть еще один вопрос: сон, который я видела прошлой ночью. Он стал так часто повторяться…
— Все тот же сон про Аластера?
— Я не уверена, что это был именно Аластер, — смущенно сказала Эрминия. — Я была в Башне, в кругу, как вдруг вошел Аластер. Я думала, что это Аластер… — повторила она. — Ты же знаешь, как тщательно он всегда одевается, но в моем сне он был в одеждах, которые мог носить его отец. И он разговаривал со мной посредством звездного камня…
Ее голос задрожал. Эрминия дотронулась до висевшего у ней на груди матрикса.
Эдрик напомнил:
— Но этот сон посещал тебя и раньше…
— Да, весь этот год, — подтвердила она. — Похоже, что это какое-то предвиденье будущего, но все равно — ведь ты сам тестировал Аластера…
— Да это так, и тогда я сказал тебе то же, что скажу и сейчас: у Аластера практически нет ларана, по крайней мере, его не столько, чтобы тратить время на подготовку. И уж тем более недостаточно, чтобы стать работником Башни. Но твой сон говорит мне, что ты просто не хочешь смириться с моим решением. Неужели это настолько для тебя важно, Эрминия?
— Я не уверена, что с моим сном все так просто, — заметила она, — поскольку, когда я проснулась, мой звездный камень сиял так, словно его держали в руках…
— Тогда я не знаю, что еще это может значить, — задумчиво произнес Эдрик.
Прежде чем они успели еще хоть что-то сказать, собака вновь насторожилась, повернувшись к калитке. Эрминия поднялась.
— Это вернулся мой сын. Пойду, встречу его.
Валентин посмотрел на нее.
— Ты слишком много о нем беспокоишься, дорогая.
— Ты, безусловно, прав, — сказала Эрминия, — но у меня до сих пор не выходит из головы та ночь, когда я потеряла второго сына только потому, что оставила его без присмотра на несколько минут. Понимаю, прошло много времени, но мне и сейчас страшно, когда Аластер не у меня на глазах.
— Нельзя судить тебя за то, что ты такая внимательная мать, но позволь напомнить, что он уже не ребенок. Самой природой заведено, что в конце концов он должен оторваться от материнской юбки. А если он хочет восстановить свои права наследства, то должен начать добиваться этого. Но ты ведь знаешь, Эрминия, я считаю, что, возможно, будет лучше, если вражда затихнет сама собой, и не стоит раздувать ее. Надо просто подождать, пока не сменится поколение.
— Весьма удачный образ мыслей, кузен, — вмешался Эдрик. — То же самое я говорил ей и раньше. Но она не внемлет голосу разума.
— Оставить моего сына навеки в изгнании, безземельным? — с негодованием возразила герцогиня. В этот момент, когда глаза ее сверкали решимостью, она казалась Валентину исключительно красивой. Одного он желал — чтобы предмет разговора был менее щекотливым. — И оставить неуспокоенным в могиле моего мужа, чтобы его неотомщенный дух скитался по развалинам Хамерфела?
Это буквально шокировало Валентина, и он спросил:
— Неужели ты веришь, что мертвые продолжают сохранять претензии и обиды по отношению к живым?
Но по глазам Эрминии Хастур видел, что она действительно в это верит, и теперь представить не мог, как ему переубедить ее.
Собака вскочила и, побежав через весь сад, вернулась, прыгая и увиваясь вокруг ног высокорослого молодого человека.
— Мама, я и не знал, что ты принимаешь гостей.
Аластер изящно поклонился ей, после чего благожелательно кивнул лорду Валентину и лорду Эдрику.
— Добрый вечер.
— Это не гости, а наши родичи, — сказала Эрминия. — Вы оба останетесь пообедать с нами?
— Я бы с удовольствием, но, к сожалению, меня ждут в другом месте, — по-светски извинился Валентин и ушел, помахав Эрминии рукой.
Эдрик задумался, а потом заявил:
— Пожалуй, не сегодня, мы ведь вечером еще увидимся на концерте.
Эрминия проводила его взглядом, обняв сына за талию.
— Чего ему от тебя нужно, мама? Он все еще выискивает способ жениться на тебе?
— А если бы я вновь вышла замуж, это сильно тебя огорчило бы?
— Чему здесь радоваться, когда твоя мать выходит замуж за кого-то из Нижних Земель, для кого Хамерфел — пустой звук. Когда мы восстановимся в правах и заживем там, где нам положено, — в Хамерфеле, вот тогда, если он не раздумает свататься, пусть приходит, и я решу, какой дать ему ответ.
Эрминия мягко улыбнулась.
— Я — техник Башни, сынок, и, чтобы выйти замуж, не нуждаюсь ни в чьем разрешении. А ты не можешь даже сообразить, что я все-таки еще не старуха.
— Ну что ты, мама. Ты по-прежнему молодая и красивая…
— Я очень рада, что ты так думаешь, сынок, но даже в этом случае, если мне вдруг вздумается выйти замуж, я могу с тобой лишь посоветоваться, но просить твоего разрешения не буду.
Молодой человек опустил глаза и покраснел от стыда, хотя голос матери был мягок.
— Мужчины-горцы ведут себя более учтиво: они идут сначала к родственнику невесты и просят его разрешения за ней ухаживать.
Да, здесь Эрминия не могла его осудить: она сама воспитала сына в обычаях горцев и внушила ему никогда не забывать, что он — герцог Хамерфел. Поэтому теперь все, что он о себе мнил, являлось результатом ее воспитания.
— Скоро вечер. Пойдем в дом.
— Становится сыро. Принести тебе шаль, мама?
— Не такая уж я старуха! — негодующе воскликнула она, когда Аластер взял ее под руку. — Что бы ты ни думал, мой сын, но Валентин сказал одну очень разумную вещь.
— И что же, мама?