– В этом у меня нет никаких сомнений. То, что я невиновен в убийстве Чарнецкого, вам может подтвердить водитель такси, который вез меня в Подлипки, а также… – Тут я назвал фамилию Паташона. – Что касается таксиста, то найти его будет несложно.
– Ловко… – сказал Ляхов, криво ухмыльнувшись.
– Вы о чем?
– Ловко вы пытаетесь уйти от ответственности…
– Почему вы мне не верите!? Я ведь не какой-то там прожженный негодяй, рецидивист, на котором клеймо негде ставить.
– В том-то и все мои трудности. Вы человек с головой. Поэтому я уверен, что преступление было совершено продуманно, а не под влиянием сиюминутного порыва. А касательно алиби… Как же без него? Вы человек грамотный, начитанный…
– То, чем вы сейчас занимаетесь, называется «шить дело»! Только я хочу сразу вас предупредить – ко мне эта грязь не пристанет. Я такой же убийца, как вы проповедник буддизма.
– Ну, в риторике мне с вами трудно тягаться…
– Причем тут риторика? Если я совершил убийство не спонтанно, то как тогда можно объяснить мои следы в квартире Чарнецкого, которых, по вашему утверждению, не было только на потолке? Получается, что вы сильно ошибаетесь во мне. Выходит, я полный идиот, коль не допер, что нужно тщательно пройтись везде тряпочкой, чтобы стереть отпечатки. Потом этот ваш свидетель… Ну разве умный человек будет светиться всем подряд, когда идет на такое дело?
– Лихо…
– Что значит – лихо?
– Аргументация у вас железная. Наверное, вы считаете себя крепким орешком.
– А вы попробуйте ее опровергнуть.
– Это мой хлеб. – На этот раз улыбка Ляхова была просто зловещей. – Но сейчас мне недосуг. Поговорим в управлении.
– Значит, все-таки, вы решили посадить меня в СИЗО…
– Непременно.
– Могу я сделать один телефонный звонок?
– Зачем?
– Странный вопрос… Поставьте мысленно себя на мое место и вы сразу поймете, откуда у меня появилось такое желание.
– Ваша начитанность вас погубит. Мы не в Америке, гражданин Бояринов. Так что я не могу вам это позволить.
– А как насчет адвоката?
– Нет возражений. Но несколько позже. После первого допроса. Мне хочется, чтобы нам никто не мешал.
«Вот сука! – подумал я с чувством, близким к ненависти – Чтоб ты обгадился! Прямо сейчас… законников хренов…»
В следующую минуту случилось то, чего просто нельзя было даже предположить. Лицо Ляхова вдруг покраснело, словно ему стало сильно жарко, затем он сделал чисто инстинктивное движение, знакомое всем тем, у кого хоть раз в жизни был понос, – схватился за живот, а потом майор, круто развернулся и, едва не сбив по дороге молодого опера, ринулся в направлении туалета.
Пробыл он там довольно долго. Гораздо дольше, чем я приходил в себя от изумления. Это что же получается – я обладаю даром внушения!? Все выходило на то. А иначе, с каких таких радостей Ляхов исполнил мое самое заветное желание на тот момент?
Удивительно, но майор, как мне показалось, что-то понял. Возвратившись после длительной отсидки на толчке, он больше ко мне не подходил и начал посматривать на меня с опаской. Неужто ему что-то привиделось в поносном ажиотаже?
Я поискал глазами Лукича и нашел его выходящим из кухни. Этот старый сукин сын, воспользовавшись отсутствием главного начальника ментов, нырнул в мой бар и причастился там по полной программе.
Я этого, по идее, не мог знать, но мои чувства были настолько обострены, что действия Лукича проплыли перед моим внутренним взором как замедленная киносъемка.
Заметив мой осуждающий взгляд, Лукич понял, что мне известно его маленькое кухонное приключение. Нимало не смутившись и помогая себе руками, он изобразил на заплетающихся ногах некое подобие танцевального па, таким образом передав сообщение, которое, если перевести его с языка жестов в человеческую речь, гласило: «Никита, век свободы не видать, прости меня, фраера, за мной не заржавеет».
Интересно, сколько он выпил? Судя по тому, что Лукич мгновенно окосел, мой дорогой армянский коньяк приветливо помахал мне крылышками.
В этом деле Лукич прослыл большим мастером. У него был козырный номер для спора – он выпивал бутылку водки из горлышка, не сделав ни единого глотка. Просто лил спиртное в горло – и все.
Естественно, спор велся только на бутылку…
Я позвал Лукича кивком головы, и он, стараясь не шататься, поспешил на мой зов. В своих предположениях я не ошибся – от него разило коньяком как из винной бочки. Но меня сейчас это мало волновало.
– Лукич, меня забирают в СИЗО. Позвонить не дают. Срочно звякни моим старикам. Номер знаешь?
– Спрашиваешь… ик! – Лукич икнул, с некоторым опозданием стыдливо прикрыв рот. – У меня все записано. Ик!…
– Трубку, скорее всего, поднимет маманя. Ты ничего ей не объясняй. Скажи, пусть срочно даст тебе рабочий номер отца. Если будет спрашивать, зачем тебе он нужен, что-нибудь соври. Понял?
– Ну.
– Смотри. Главное – маманя. У нее сердце слабое. Не испугай ее. Отцу расскажешь все. Майора, который ведет следствие, зовут Ляхов. Запомнил?
– Чего этих ментов запоминать? Все они… ик!…
– Понятой! Отойдите от него! – Это подал голос молодой опер. – Не положено.
– Все, все, командир, я уже линяю… – Лукич порулил к противоположной стене, где ему заманчиво предлагал свои услуги мягкий диван.
Обыск, как и следовало предполагать, не дал никаких результатов. Интересно, что Ляхов хотел найти в моей квартире? Наверное, длинный мясницкий нож по рукоятку в крови невинных жертв. Или зловещую черную маску, которую я надевал, выходя на свою страшную охоту.
Идиот… Тупая скотина… Жандарм!
С такими нехорошими мыслями меня посадили в милицейского «козла», и я отбыл под конвоем в то место, от которого, как и от сумы, никогда нельзя зарекаться.
Мы как-то не задумываемся, что все в нашей жизни происходит впервые. Я имею ввиду, в ЭТОЙ жизни. Потому что некоторые религии предполагают (нет, даже утверждают), что человек приходит на Землю много раз, при этом его воплощения бывают самые разные – от собаки или крокодила до разумного мыслящего существа.
Выходя утром на улицу, человек вступает уже в новый, измененный мир. Земной шарик за ночь переместился в пространстве, сделал столько-то оборотов вокруг своей оси, кто-то умер, кто-то родился, соседская кошка сбежала из дому, а под крышей в ласточкином гнезде появились птенцы, на клумбе в сквере расцвели какие-нибудь лютики, где-то прорвало магистральный водопровод, и теперь человек идет уже не по тротуару, а по берегу бурного ручья…