Фролов перевернулся на живот, сорвал еще одну травинку и принялся ее жевать. На поляне гудели насекомые, где-то совсем рядом звучно пиликал невидимый кузнечик. Прохоров решил перемотать портянки. Он сбросил сапоги, размотал тряпки на ногах. В нос тут же ударил запах давно не мытого тела. Он так контрастировал с ароматами природы, что Михаил стал противен сам себе. Но ветер постепенно уносил этот запах.
Прохоров шевелил пальцами босых ног, постарался устроиться поудобнее. В кармане зазвенело. Он выгреб оттуда пригоршню ювелирных украшений, всыпанных умиравшим Кузьминым. Некоторые перстни были заляпаны кровью. Михаил принялся протирать их листами подорожника. Драгоценные камни сверкали на солнце.
Почему-то он делал это тайком. Ему не хотелось, чтобы Фролов заметил, чем он занимается. Не то чтобы не желал делиться драгоценностями. В конце концов, все у них пока еще было общее. Однако интуиция подсказывала не открываться. Вроде как эта пригоршня «ювелирки» оставалась тайной, которую ему и только ему доверил Кузьмин. А вот Фролов тогда убежал, еще не зная, что Аверьянович обречен. Может, он и правильно сделал? У Прохорова, когда он остался в самолете вместе со смертельно раненным товарищем, шансов выжить оставалось пятьдесят на пятьдесят. И присутствие его ничего не решало. Однако Прохоров понимал, что не простил бы себе теперь – малодушия ли, рациональности в поведении?
Почищенные от крови перстни Михаил затолкал по одному в тайник для ножа, сделанный им в голенище еще в офлаге. Замотал портянки, натянул сапоги.
– Привал окончен.
Фролов нехотя поднялся.
– Окончен так окончен. Идем, идем, а конца-края не видать.
Тропинка вела в гору. Когда беглецы оказались на вершине невысокого, поросшего орешником и молодыми соснами пригорка, Илья потянул носом.
– Дымом пахнет.
– Похоже, что так.
Фролов еще принюхался.
– Деревня близко. Даже слышу, что-то там вкусное жарят. Мы же с тобой на родной земле, хоть и временно оккупированной врагом. Неужели наши советские люди с нами ужином не поделятся? Сто лет горячего не ел.
– Насчет того, что она врагом оккупирована, ты это верно подметил, а потому приказываю быть осторожным.
– Это уж само собой.
Спускаться с пригорка было куда легче, чем взбираться на него.
* * *
Луг у разбившегося «Юнкерса» был оцеплен. Во внешнем кольце стояли местные полицейские. Возле самого самолета – немецкие солдаты и двое офицеров СС. Из-за поворота реки вырулил бронированный катер. На корме чернела установка крупнокалиберного пулемета. Плавсредство подошло к берегу, рулевой перебросил на песчаную полоску деревянный щит мостков.
Штандартенфюрер, тот самый, кто так неудачно и опрометчиво доверил подвезти ящики с коллекцией графа Прушинского к самолету в Польше, сошел на берег в сопровождении двух автоматчиков. Дальше предстояло пройти пешком, никакая техника на заболоченный луг не могла бы заехать.
Размеренная служба «охотника за антиквариатом» внезапно пошла наперекосяк. Вместо того чтобы тихо отбирать художественные и исторические ценности в европейских замках и дворцах, имея возможность кое-что утаить и для собственной коллекции, штандартенфюреру пришлось нежданно-негаданно вылететь в Пинск, оттуда добираться на катере до этого забытого богом уголка полесской глуши в Западной Беларуси. А все из-за своей же оплошности. Пожалел подчиненных, не заставил их таскать ящики с коллекцией к самолету. И что в результате? Описание коллекции графа Прушинского уже лежало на столе у рейхсминистра Геринга. Сам же его туда и отправил, желая выслужиться. И в этих бумагах уже ничего нельзя было исправить. Правда, три ящика с экспонатами так и остались в машине. В угнанном «Юнкерсе» улетел только один, но зато самый ценный. Оставалось надеяться, что он уцелел. Хорошо еще, что самолет не загорелся при падении. Иначе штандартенфюреру предстояло бы сменить дворцовые и замковые покои на окопы Восточного фронта.
Эсэсовец зашел в грузовой отсек «Юнкерса», он даже не глянул на мертвеца, лежавшего на полу. В первую очередь его интересовал ящик. Щека штандартенфюрера нервно дернулась. Мало того что доски были разломаны, так еще, несомненно, его успели вскрыть и покопаться в содержимом.
– Я же приказывал не вскрывать ящик, – грозно напомнил он.
– Господин штандартенфюрер, – мрачно доложил один из эсэсовцев. – Он уже был вскрыт, когда сюда прибыли наши люди.
– Кто-нибудь мог попасть в самолет до этого?
– Только те, кто его угнал.
– Ясно.
Началась рутинная сверка содержимого с копией перечня. Моложавый эсэсовец извлек картину в тяжелой золоченой раме.
– «Сусанна и старцы». Рембрандт, – прочитал позицию в списке штандартенфюрер.
В картине, на которой была изображена обнаженная Сусанна, за которой подглядывали из зарослей двое старцев, оказалась прострелена из крупнокалиберного авиационного пулемета. Выстрел пришелся как раз в широкие бедра библейской красавицы. Щека штандартенфюрера еще раз нервно дернулась. Он хорошо знал пристрастие Геринга к обнаженному женскому телу в искусстве. Если бы пострадали небо на картине, водная гладь пруда, то реставраторы бы исправили все за считаные дни. Но бедра Сусанны являлись центральной частью картины, в них и был весь ее смысл. Именно эта греховная часть тела Сусанны и приковывала взоры забывших о стыде старозаветных старцев.
Возможно, сам великий Рембрандт выписывал ее асимметричные половинки тонкой кисточкой, кладя слой краски за слоем, неделю, а то и больше. Штандартенфюрер отлично помнил, как сам через увеличительное стекло разглядывал и восхищался «ювелирной» работой великого художника. Прозрачные слои краски создавали иллюзию живого тела. Под кожей пульсировали, переливались нежные синие прожилки, аппетитные округлости просвечивали стыдливым румянцем. И теперь все это было потеряно из-за какого-то летчика, не вовремя нажавшего на гашетку.
– Я же предупреждал – не стрелять по фюзеляжу, беречь груз, – тихо произнес высокопоставленный эсэсовец.
– В воздушном бою не все можно предусмотреть, господин штандартенфюрер.
– Дальше, – эсэсовец сделал пометку карандашом в списке.
Еще три картины оказались прострелены. Правда, разрушения в них оказались уже не такими страшными, полотна подлежали быстрому восстановлению. У четвертой – расколота рама. Это вообще являлось ерундой. В списке не значилось, что холст обрамлен.
Нетронутой оказалась и коллекция античных монет. Это не могло не радовать. Когда же дошла очередь до перечня ювелирных украшений, находящихся в резной самшитовой шкатулке, выявилась пропажа семи перстней. К тому же пропали самые массивные, с большими камнями.
Это тоже могло очень не понравиться рейхсминистру: на старинные ювелирные украшения он дышал не ровно. Любил их дарить красивым женщинам.
– Они не могли выпасть?