Где-то вверху раздался стук дверей. Загремел, отщелкивая этажи, старый лифт. Вслушиваясь в звуки, Колька стал медленно подниматься по лестнице, с трудом переставляя ноги по выеденным временем и подошвами мраморным ступеням. Осторожно тронул и провел ладонью по прохладному дереву перил. На какое-то мгновенье отступило странное, болезненное отупение, и он особенно отчетливо вспомнил, как сбегал по лестнице во двор в далеком детстве, как мать, тогда еще не спившаяся и не огрубевшая, инженер электромеханического завода, звала его с балкона на обед…
Сверху послышались шаги. Он поднял взгляд. Навстречу спускалась девушка с собачкой на руках. Колька отступил к стене. Она прошла мимо, обдав его запахом духов и благополучия. Отчего-то он испытал желание догнать ее и толкнуть в спину… С трудом пересилив себя, Колька продолжил свой путь к обрыву. Вообще вся его жизнь после первой выпитой бутылки портвейна в седьмом классе была дорогой в никуда. Постепенно спиваясь, Колька прожигал жизнь сначала в пьяном, а потом в наркотическом угаре. Умерли или доживают свой век закадычные дружки Валет, Прошка, Кизя и Мирон. Одни от водки и героина, других разложил изнутри «крокодил», превратив в разваливающиеся на части зловонные трупы. Оставшиеся уже не надеялись дожить до конца года, потому что разучились даже надеяться.
За размышлениями Колька не заметил, как оказался перед знакомыми двустворчатыми дверьми. Оглянувшись на лестничный марш, он протянул руку к кнопке звонка, но вдруг вспомнил, что у него даже нет плана, как убить старуху. Несмотря на это, приступ новых ощущений все равно толкал вперед, не давая даже сосредоточиться, и он воткнул палец в черную, с небольшим углублением, пуговицу.
Бабка открыла двери и некоторое время не могла узнать его. А он стоял и молчал, тупо глядя в подслеповатые, выцветшие глаза, подернутые маслянистой поволокой старости.
– Вам кого? – наконец проскрипела она.
– Не узнали? – спросил Колька, с ужасом поймав себя на мысли, что не помнит, как зовут соседку.
– Коленька! – воскликнула Анфиса Евгеньевна, открывая двери шире. – Я тебя не признала. Заходи!
Колька шагнул через порог. Запах дешевых духов, так любимой старухой герани, нафталина и дерева вызвал трепет.
– Здрасьте! – кивнул он. Вмиг потяжелевший взгляд сполз на сморщенную, похожую на куриную, шею.
– Ты пойди в комнату! – засуетилась старуха. – Чего в коридоре у дверей стоять? Да не разувайся! – остановила она Кольку, увидев, что он пытается стянуть ногой кроссовок.
Осторожно ступая, Колька прошел в зал и остановился у старинного круглого стола, не решаясь сесть. Старинные шкафчики, диван, мраморная полка над давно ставшим просто украшением камином, на которой стояла заветная шкатулка. Колькин взгляд в буквальном смысле прилип к этой коробочке с замысловатыми узорами из белого металла.
– Как мать поживает? – спросила старуха. – Не болеет?
– Нет, – замотал он головой, но тут же кивнул: – Вернее, да.
– Я ее почти не вижу, – на секунду задумавшись, ответила бабка. – Из дома редко выхожу. Она ведь выпивать стала.
– Выпивать, – через силу улыбнулся Колька. – Спилась!
– Ох, уж эта жизнь, – покачала головой старуха. – А раньше такая женщина видная была.
– Вы давно мать знаете? – стараясь скрыть тряску рук, спросил Колька, лихорадочно соображая, как вынудить старуху рассказать или показать, где она хранит свои сбережения. Конечно, может, и в шкатулке, но настораживало, что стоит она на видном месте, а пенсионеры – народ недоверчивый, вдруг там лишь мелочь на хлеб да сахар?
– Да я не только мать твою знаю, бабку помню, Василису, – продолжала между тем старушка. – Дружили мы с ней. А отец твой мальчонкой еще тогда был.
– Значит, вы здесь давно живете? – как бы невзначай осмотрелся Колька.
– С самого рождения, – подтвердила старуха. – Страшно подумать, девяносто лет!
– Вам девяносто лет? – не поверил он.
– Мать моя здесь жила. А до революции она домработницей была у знатных людей. Они за границу бежали, а ее тогда уплотнили. Досталась нам маленькая комната, – бабка махнула рукой за спину. – Там и жили до войны. Потом здешний жилец сгинул. Больше к нам никого не подселяли, да и как подселишь, если отец в НКВД работал? Не последний человек был. – Она с ностальгической любовью перевела взгляд на пожелтевшие фотографии в рамочках, на которых были запечатлены люди в довоенной форме и с погонами. – У самого Судоплатова в войну приказы получал! – продолжала хвалиться старуха.
Колька слушал ее краем уха и кивал, не имея представления, ни кто такой Судоплатов, ни что такое НКВД… В голове пульсировала кровь, в ушах шумело, а воздух приходилось выталкивать из легких с усилием. Неожиданно внутри у него снова все съежилось, замерло. Он с трудом подавил в себе желание зарычать, чувствуя, как от напряжения после озноба на лбу выступила испарина.
– А мамка моя тоже все в наркомате, в машбюро, – продолжала вспоминать старуха, все больше и больше приводя Кольку в бешенство. – Господа, на которых до революции работала, грамоте ее обучили наравне со своими детьми. Так она даже французский язык понимала. Во как! Ой, господи, – встрепенулась вдруг бабка, – а ты зачем пришел-то?
– Вы не могли бы мне занять? – Колька замялся, не зная, сколько просить.
«Какая разница?! – неожиданно спохватился он. – Главное, чтобы она выдала, где хранит свои гробовые!»
– …Триста рублей, – договорил он.
Старуха продолжала стоять, глядя ему в лицо.
– Что? – решив, что она не расслышала, спросил Колька и тут увидел, как потемнел ее взгляд, а ставшие вмиг бездонными зрачки расширились.
– А ты ведь совсем не за этим пришел! – изменившимся голосом сказала она, пятясь к старинному шкафу.
Такое поведение бабки взорвало Кольку ненавистью. Он шагнул вслед за ней и толкнул двумя руками в костлявую грудь. Бабка вскрикнула, отлетела назад и упала на спину, широко открыв беззубый рот, напомнив чем-то Кольке дочь Комы. В следующий момент он шагнул вперед и с силой ударил ее ногой в бок.
– А-аа! – жалобно закричала старуха.
Испугавшись, что сейчас ее услышат, он упал на колени, схватил ее за шею и сдавил.
– Гхы! – вырвалось из старухи со слюной, которая попала ему на лицо и одежду. Несмотря на свой тщедушный вид, бабка вдруг с силой ухватила его за запястья. Ее ногти впились в кожу.
Холодея от ужаса, Колька приподнял ее и с силой приложил затылком об пол.
Старуха зажмурилась, вмиг сделавшись похожей на моченое яблоко, а он еще раз двинул ее затылком об пол. Руки ее безвольно упали вдоль туловища, однако она была не только жива, но и в ясном уме. Он понял это, когда бабка открыла глаза. Было в них отчаяние и покорность неизбежному концу.
Колька хотел приложить ее еще раз, но силы покинули его. Тогда он решил чуть передохнуть. Оторвав левую руку от шеи, закрыл старухе ладонью глаза, однако не удержался и рухнул рядом. Так и лежал, приходя в себя и готовясь к дальнейшим действиям.