Я пытался уговорить себя, что не стоит лезть на рожон, но не хотел уезжать из Некрасова. Надо было довести дело до конца Но как это сделать, если весь город ополчился против меня?.. Оксана Борисова сдала меня, а костоломы Ремезова отправили на больничную койку. Повторения не хотелось…
Может, мне вернуться сюда обратно после того, как челюсть окончательно заживет? Но к этому времени я получу расчет, и моя ущемленная гордость успокоится… Нет, не вернусь я сюда. Железо сейчас надо ковать, хотя оно совсем не горячо…
— А пива не взял? — надуто спросил Ваня, глядя на единственную баночку со сгущенкой, которую я занес в кемпер.
— Как видишь.
— А почему?
— Мы же в дорогу собрались. Или мне водить? — насмешливо спросил я.
— Да нет, я мог бы повести. А ты бы пивка попил, ну, чтобы расслабиться…
— Да нет, не надо нам пивка.
Не противопоказано мне пиво, и я с удовольствием дернул бы баночку-другую. Но я не мог положиться на Ваню: он такой несуразный, что с нами обязательно приключится какая-нибудь беда, если он сядет за руль. Как минимум заснет в пути да в канаву съедет… Но ведь мы никуда пока не собираемся ехать, якорь брошен как минимум до вечера. Значит, можно выпить пивка. И только я это сделаю, как появится Витя. Его придется хватать за жабры, вывозить за город, а как сяду я за руль, если у меня кровь будет с градусом. Есть же такое понятие, как закон подлости… А вот если я не выпью пива, то Витя совсем не появится…
Может, лучше все-таки выпить?.. Я отправил Ваню в магазин, он купил ящик «Балтики», затарил холодильник. Только я справился с первой баночкой, как к магазину подошел Витя Тощий, нескладный, неказистый, но уж очень важный…
То ли пиво помогло, то ли это свыше подали мне знак-так или иначе Витя был у меня в руках. Из магазина он вышел, на ходу распаковывая пачку сигарет, под мышкой у него грелась бутылка с квасом.
Он отправился домой, но я перехватил его в самом начале пути — подъехал к нему, остановился. Иван открыл дверь, выскочил из автобуса и сгреб жертву в охапку. Витя даже пикнуть не успел, как оказался у нас в плену.
Я осмотрелся. Вроде бы никто и не заметил похищения. Но ведь за нами могли следить? Но машин поблизости нет. Где-то вдалеке стоял грузовик, но он так и не стронулся с места, когда я разогнал автобус. Следить за мной могли с помощью радиомаячка, установленного где-нибудь под автобусом. Увы, мой сканер, определяющий наличие чужеродной активированной радиотехники, не соответствовал современным требованиям. Я мог бы пройтись с ним вдоль автобуса, но не факт, что удастся обнаружить радиомаячок, если это не какая-то пещерная древность. Да и действия могли вызвать подозрения у людей, наблюдающих за мной визуально. Если я пытаюсь обезвредить средства слежения, значит, у меня на уме что-то неладное. А я не хотел вызывать подозрения…
Следили за нами или нет, но я вывез Витю из города в направлении Кирова. Пусть Ремезов думает, что я наконец-то убрался из Некрасова. Гаишного поста в этом направлении не было, поэтому нас никто не остановил. И патруль за нами не гнался… А ведь я должен был предусмотреть этот вариант. Ведь, по сути, мы похитили Витю, а это уголовщина. Должен был, но не предусмотрел. А зря. Неужели квалификацию теряю? Или недавняя травма головы до сих пор сказывается?.. Впрочем, за жабры меня могли взять и в черте города. А мне так хотелось поговорить с Витей, что не мог я отказать себе в удовольствии накинуть на него аркан…
Километров через десять съехал на обочину шоссе и остановился. Если за нами следят, это будет воспринято как обычная остановка. Может, нам до ветру сходить приспичило.
Мы поменялись с Ваней местами, я вышел в салон и вытащил из сортира спутанного скотчем пленника. Неплохо Иван его упаковал, не придерешься.
Я усадил его на диван, расклеил ему рот и услышал в свой адрес матерное слово.
— Я тебе сейчас челюсть сломаю, — с невозмутимостью палача сказал я. — Мне из-за тебя челюсть сломали, теперь я тебя ломать буду.
— Это не из-за меня! — пугливо мотнул головой Витя.
— Да нет, из-за тебя. Ты же рассказывал мне про Юру, а про него нельзя говорить…
— А что я рассказывал? Ничего я такого не рассказывал! — разволновался мужик.
— Что значит ничего такого? Что ты мог такого интересного нам сказать?
— Ничего.
— А если хорошо подумать?
— Не знаю я ничего! — вжав голову в плечи, зажмурился Витя.
Я не замахивался на него, но все-таки он понял меня правильно. Да, каюсь, захотелось вдруг его ударить.
— Не знаю ничего!
— Где Шептулин?
— В Кирове он.
— Точно?
— Да, точно, — дрогнувшим голосом сказал Витя и отвел в сторону глаза.
— Ну что ж, будем проверять, правда это или нет… Знаешь, как раньше проверяли, виновен ты или нет? Связывают человека, бросают в воду, если не утонет, значит, нет на нем вины, если утонет, значит, есть, потому что грехов на нем много, они-то и тянут его на дно. Ну, топить тебя не буду, а в бубен дам. Если челюсть выдержит, значит, правду говоришь, а если сломается, значит, врешь…
Я не фашист, садистских наклонностей за собой тоже не наблюдал, потому не мог ударить связанного пленника. Даже при всем своем желании не мог. Но кулак потирал я очень убедительно. Так, дескать, он чешется, а нервы ни к черту.
— Ну, так что, проверяем?
— Не надо! — ошалевшими от страха глазами смотрел на меня Витя.
— Шептулин где?
— В лесу!
— В каком лесу?
— В Серпиловском заповеднике!
— И что он там делает?
— Лес валит!
Витя глаза зажмурил от страха. Не должен он был это все говорить, но и не сказать побоялся. Теперь страх на него с двух сторон давил, в такой вот он переплет попал.
— Лес валит?
— Да, там у них лагерь секретный. Рабы там работают. Под охраной.
— Ты в этом уверен?
— Так мне Юра сам и рассказывал. Мы как-то выпили хорошо, он мне и рассказал.
— Ты же не пьешь.
— Ну, так после того и бросил-то пить, — касаясь подбородком груди, кивнул мужик. — У нас же теперь всех пьяниц туда свозят. Раньше лечебно-трудовой профилакторий был, а сейчас каторга. Пожизненная. Оттуда уже не возвращаются…
— А Юра откуда об этом узнал?
— Здрасте! Он же у Ремезова водителем был. И в лагерь этот ездил.
— Значит, Ремезов всем этим заправляет?
— Ну, да… Юра потому и в драку полез, что за людей за этих, за каторжников, переживал…
— За каторжников переживал?
У меня была другая версия, но ведь она основана была только на догадках. А тут факты вдруг посыпались.