Началась спокойная жизнь, без напрягов, без инициатив и острого интереса к самой такой жизни. Она просто наблюдала со стороны, как повышают в звании ее мужа, который с годами не перестал к ней нежно относиться. Все вроде бы изменилось с этой неожиданной беременностью. Чтобы малыш еще в утробе привыкал к языкам, Евгения Анатольевна читала ему книги по-английски и по-французски – это был ее второй язык в институте, по-испански – третий язык, по-польски – оставшийся от бабушки и по-белорусски – язык деда. В общем, у нее были склонности к языкам. Поэтому тогда, молодая и полная энергии, Евгения Анатольевна с большим удовольствием окунулась в новый мир казахского языка – из совершенно неизвестной ей, неиндоевропейской группы. Но затем мужа перевели в Кыргызстан, в такую глухомань, где курсов киргизского не существовало. Евгения Анатольевна заметила, что улавливает значение некоторых слов в языке здешнего люда, однако практики общения у нее почти не было. Теперь же ее пассивное знание казахского – родственного киргизскому языку – и постоянное чувство тревоги, что, несомненно, обостряет мышление, помогали всему услышанному складываться в некую закономерную систему. Она или догадывалась, или на самом деле стала неплохо понимать, о чем разговаривают бандиты.

– Бейшенбек, бери камеры и тащи к себе, – командовал один из них, – а ты, Жанболот, забирай что-то (это слово Евгения Анатольевна не поняла) и тащи на кухню.

– А ты что будешь делать? – отвечал второй.

– Я машину отгоню и накрою и (не совсем понятное для Евгении Анатольевны слово) замаскирую.

Затем она услышала, как за стенкой разговаривали Узтемир и Абуджафар. Евгения Анатольевна, как могла, напрягала слух.

И она поняла, что ее мужу ночью что-то закапывают в нос и что бандиты планируют напасть то ли на американское, то ли на китайское посольство. То ли на оба посольства одновременно. И что вскоре к ним приедет человек с юга.

Страх и беспокойство за ребенка, за себя, за мужа овладели ею. Женщина оказалась посвященной в тайну, которую не должна была знать. Она прекрасно осознавала, что если покажет, что хоть немного понимает их язык или уже кое-что знает, – ее не пощадят.

«Стоп, в первую очередь без паники, не нервничать и держать себя в руках, – сказала себе Евгения Анатольевна. – Надо продолжать вести себя как и вела. И главное, мой муж ни в чем не виноват! Он чист и честен! Мне необходимо ему помочь. Но как?»

Евгения Анатольевна плотней укуталась в спальник – было сыро и холодно, несмотря на то что лежала она в верхней одежде. У нее очень мерзли ноги. Женщина перевернулась на левый бок и поджала коленки к животу. Она услышала, как за стенкой начал молиться Узтемир. Пришло время для «магриба» – молитвы вечернего намаза.

«Значит, за стенами зашло солнце», – подумала Евгения Анатольевна. Помимо казахского языка, она еще немного изучала нравы и обычаи мусульманских народов.

Уже засыпая, она услышала, что Узтемир вышел – скрипнула старая дверь. На улице «пастух» позвал к себе Бейшенбека и Жанболота.

– Сегодня ночевать будете в русском «УАЗе», – говорил он. – И не здесь. Поезжайте на серую гору. Там есть отличная пещера, из которой хорошо видны вагончики, где мы недавно жили. В пещере вы найдете чабана Нурадила. Он и его сын отогнали моих овец. Я попросил его понаблюдать за нашими старыми вагончиками. Так вот, отпустите чабана к овцам, а сами по очереди следите за теми вагончиками. Если что интересное произойдет – срочно езжайте ко мне. Если нет – завтра я вам пришлю замену. Смотрите только, не проспите. Я все узнаю. Понятно?

– Да, Узтемир.

Затем Евгения Анатольевна услышала, как завелся мотор и отъехал автомобиль. Узтемир вернулся в свою комнату только поздно ночью.

16

Капитан Колесниченко очень аккуратно, бесшумно начал подниматься по лестнице. Он выставил вперед ствол автомата. А Батяня, стоявший под самым вагончиком, дотянулся до ручки двери, мысленно посчитал: «Раз, два, три» – и открыл дверь.

Колесниченко присел, указательный палец правой руки он держал на спусковом крючке. Еще мгновение, и капитан бы выстрелил.

В тусклом свете, что давала маленькая лампочка, десантник увидел в глубине вагончика лежащего на старой тахте человека. У него был кляп во рту, связанные за спиной руки, а из живота в области печени торчал нож. Под тахтой образовалась бурая лужа крови, которая тонким ручьем еще недавно стекала на пол. Человек был восточной внешности, он лежал с широко открытыми глазами.

– Здесь труп, – сказал капитан Колесниченко и, еще раз внимательно осмотрев вагончик, добавил: – и никого больше.

В этот момент десантник заметил, как едва дернулись зрачки у лежащего человека.

– Кажись, еще живой.

– Живой? – переспросил старший лейтенант Боткинов.

– Да, сейчас отдаст концы.

Боткинов вскочил по ступенькам к двери вагончика, увидел человека с торчащим из живота ножом. Старший лейтенант чуть оттолкнул капитана Колесниченко в сторону и быстро подошел к умирающему. Нагнулся.

– Стой! Назад! – крикнул Батяня.

В это время раздался взрыв.

Пламя объяло вагончик. Капитана Колесниченко выбросило из проема двери метров на пятнадцать. Отбросило от стен и Батяню. Его оглушило, а мягкая трава смягчила падение. Но поднявшись, майор Лавров понял, что у него кружится голова. Взрывная волна «хлопнула» точно по его точнейшему вестибулярному аппарату.

На месте вагончика остались только металлические оси, ступицы колес, искореженный метал от стен и груда красных полыхающих досок.

– Черт! Боткинов, – прорычал Батяня.

Он корил себя, ведь ему давно было известно, что бандиты нередко минируют своих раненых. И там, в вагончике под умирающим, явно была установлена мина со взрывателем, срабатывающим на движение.

– Черт, черт, черт! – ругался майор Лавров.

Но он понимал, что молодой офицер Михаил Боткинов до конца был верен клятве Гиппократа. Старший лейтенант погиб, выполняя свой долг. И бандиты поймали его на благородстве.

Батяня с трудом осмотрелся. Он увидел сидящего на земле капитана Колесниченко. Шатаясь, будто пьяный, майор Лавров подошел к нему:

– Как ты?

– Что? – крикнул тот в ответ.

– Как ты?

– Ничего не слышу! – крикнул капитан.

Весь камуфляж у Колесниченко и его жилет были изодраны в клочья. Все тело – в крови. Рядом с ним не было ни автомата, ни сумки с рацией. Колесниченко держался за голову.

Батяня осмотрел своего товарища. Раны были не глубокие, кожа словно посечена мелкими осколками – и то только на плечах.

– Сейчас разбавлю спирт с водой, промою твои царапины.

– Я не слышу. В ушах звенит, – говорил капитан.

– Это контузия. Бывает, братуха. Пройдет.