— А как же ты...
— Я потом приеду. На разборки. И за то, что вы с ним сделали, всех на его глазах урою.
— Зачем?
— Затем, чтобы он меня любил, а всех остальных боялся. Слыхал байки про доброго и злого следователей?
— Не слыхал, видел! Когда еще по первой ходке шел.
— Так вот я добрый. А ты злой. Пока я тебе это разрешаю.
— А если я вдруг лишку?
— А если лишку, то за эту лишку я спрошу с тебя. Втрое спрошу! Понял?!
— Понял, Папа. Сделаю все как надо, Папа... Шустрый положил трубку на рычаги, злобно ощерился, вернулся в комнату, шагнул к пленнику и, не говоря ни слова и никак не предупреждая свои действия, ударил Ивана Ивановича кулаком в правую скулу. Тот пошатнулся, но не упал, удерживаемый десятком вцепившихся в него рук.
— Ты что?! — возмутилась братва. — Нам велел его пальцем не трогать, а сам...
— Он наших братанов! Там! И там! — сказал подручный Папы и с силой пнул врага в живот.
Иван Иванович от боли согнулся в поясе. И ткнулся лбом в пол. Его уже никто не держал.
— Вы чего его отпустили? — заорал Шустрый.
— — Так он же того. Он уже готовый.
— Все равно держите! Может, он только притворяется, что того.
Ивана Ивановича подхватили под локти и поставили на ноги.
Он открыл глаза, увидел перед своим лицом свирепую, злорадно оскаленную физиономию, увидел занесенный для удара кулак и понял, что был прав, что его начали убивать.
— Ты зачем наших братанов? Гнида! — заорал Шустрый и еще раз, наотмашь, ударил досадившего ему врага.
— Ну-ка дай я тоже разок! — подбежал распаленный брызнувшей на пол кровью один из «быков».
— Назад, — рявкнул Шустрый. — Он мой! Только мой! А ну говори, откуда взял пистолет и баксы?
— Там взял, — ответил разбитыми губами Иван Иванович.
— Где там?
— В пиджаке. Который в шкафу висел. Там ключ был.
— Ты что, чужие карманы шмонал?
— Нет. Я его надел. Когда в шкафу сидел, — честно ответил Иван Иванович.
— Зачем сидел?
— Я прятался.
— От кого прятался? От мусоров?
— Я от любовника прятался. Который к моей знакомой пришел. У которой я был.
Братва многозначительно захмыкала, косясь на помощника Папы.
— Ты что, издеваешься надо мной! Анекдоты, гад, пересказываешь? — взревел Шустрый. И снова ударил растянутого в руках братвы, как на дыбе, Ивана Ивановича по лицу.
— Я правду говорю! Я в шкафу сидел! Я голый сидел, когда он пришел. Я его пиджак надел... — испуганно заголосил Иван Иванович.
— Какую правду? Про шкаф правду?
— И про шкаф правду!
Братва заржала в голос, уже не скрывая своего удовольствия от наблюдаемой сцены.
Помощник Папы озверело замолотил по лицу, груди и животу издевающегося над ним в присутствии братвы врага, уже мало помня предупреждения своего пахана. Насчет того, чтобы не до смерти.
После третьего удара Иван Иванович уронил голову на грудь и затих.
Шустрый отскочил от обвисшего тела, потирая отбитые и окровавленные костяшки пальцев.
— Чего вы ржете? И чего стоите? Вам что, делать нечего?
— А что делать?
— Не знаю, что делать! Ну хотя бы обыщите его. Вы его обыскивали?
— Не успели.
— Ну вот и займитесь. Все лучше, чем зубы скалить!
«Быки» нехотя, двумя пальцами отогнули залитые кровью полы пиджака и полезли в карманы.
— Есть, — сказали они.
— Что есть?
— Баксы есть. Рубли есть. Паспорт, — перечисляли шмонающие потерявшего сознание Иванова «быки». — И вот еще какая-то ксива.
— Какая ксива?
— Ну удостоверение. С красными корками.
— Удостоверение? Ну-ка посмотрите. «Быки» развернули корочки. И присвистнули.
— Слышь, Шустрый, это же ментовские корочки. Он же не просто так. Он же мент поганый! Он подполковник. Гадом буду!
— Да ты что? — встрепенулся подручный Папы. — Покажи.
— Ну вот же. Вот написано: «Подполковник Федеральной службы безопасности». И печать на портрете...
На фотографии Иванова Ивана Ивановича действительно была печать. И корочки действительно были выданы подполковнику Федеральной службы безопасности. Но выданы не в Федеральной службе безопасности, а по случаю, в переходе, за наличный расчет. Ну чтобы можно было в трамвае бесплатно ездить...
— Мать твою! Мусор!!! Ну я же знал! Я же говорил!
Висящий в чужих руках Иван Иванович застонал и приоткрыл глаза.
— А, очнулся! — радостно засуетился Шустрый и, чтобы видеть его глаза, даже слегка присел.
— Видишь меня? — спросил он.
Иван Иванович обессиленно кивнул головой.
— А это видишь?! — поднес помощник Папы к самому его лицу развернутое удостоверение. — Видишь? Или нет?
— Ви-жу, — одними губами ответил Иван Иванович.
— Твое удостоверение?
— Мое.
— Так, значит, ты мусор!
— Нет, — замотал головой Иван Иванович. — Я не му-сор. Нет.
— А откуда же у тебя удостоверение? Вот это? С рожей твоей? А?
— Это... я... у мужика... в переходе... купил... — еле-еле выдавил из себя Иван Иванович. Братва тихо заржала.
— Удостоверение в переходе?!
— Да.
— А баксы и пушки в шкафу? Где ты голый сидел, когда к твоей бабе любовник пришел?!!
— Да.
— Так все-таки в шкафу?
— В шка-фу...
— Гад! Мразь! Козел! Мент поганый! — заорал, брызгая слюной и распаляя себя. Шустрый. — Я тебе покажу, как надо мной издеваться! Я тебе сейчас сделаю...
— Ты его еще насчет штанов спроси, — подначивала, скалила зубы братва.
А как еще будет скалить! И как еще будет перевирать и живописать этот допрос, где Шустрый тому по роже, а тот Шустрому анекдот про бабу, голого любовника и шкаф! И как все по этому поводу будут хохотать!..
Помощник Папы представил, как именно над ним будут хохотать, и со злости и с досады изо всех сил пнул Иванова ногой в бок. Туда, где располагаются почки.
Иванов дернулся, его отпустили, и он с мертвым стуком уткнулся лицом в пол...
— Все. Кончили! — сказал один из «слухачей», отодвигая наушник от уха.