Удары стали слабее. Но чаще.
— Все. Шабаш! — приказал старший. — Отвели душу и будя.
— Дай еще один разик. Всего один! — попросил, словно конфетку, веселый. — Ну очень хочется. Ну удержу нет.
— Черт с тобой. Но только раз.
— Что, дед, боишься? Бойся-бойся, — приговаривал обиженный мститель, закатывая рукав на правой руке. — Счас я тебе за все…
— Только ты не перестарайся, — предупредил Сан Саныч, — а то снова споткнешься.
— На! — ахнул молодец, впечатывая в ухо старика кулак.
Сан Саныч упал навзничь и замер.
— Давай вставай, — пошевелил его кто-то ногой.
Но Сан Саныч лежал. Потому что команды не услышал. Потому что ничего, кроме гула в ушах, не слышал. И потому что очень обиделся.
— Теперь если он сдохнет, шеф нам головы поотвернет, — предупредил старший.
— Ты чего, дед? — забеспокоился веселый. — Ты чего молчишь?
Сан Саныч шевельнулся.
— Ну вот, я же говорю, живой, — обрадовался бандит. — Давай поднимайся.
Полковник попытался приподняться, но снова рухнул навзничь, ударившись головой о бетон.
— Помоги, — попросил он. — Сам не встану.
Веселый подошел, протянул руку.
— Ниже, — показал пальцем Сан Саныч.
Веселый наклонился ниже.
— Вот так в самый раз, — сказал Сан Саныч и с огромным удовольствием и всей возможной силой врезал обидчику все в ту же, уже разбитую и замазанную зеленкой, переносицу.
Тот как стоял, так и упал лицом вперед, на жесткий пол. Лицом и носом.
И будь что будет!
Бандиты придвинулись со всех сторон.
— Стоять! — крикнул старший. — С него на сегодня хватит. Я за его жизнь башкой отвечаю. Кому приспичит, после сквитаетесь. Когда разрешат.
Недовольные бандиты, ворча, разошлись в стороны. Кроме одного. Который не хотел подниматься с пола.
— И обязательно обыщите его! — приказал старший.
— Да мы уже обыскивали. Еще тогда, во дворе.
— Еще раз обыщите. И на совесть. Я проверю.
Интересно только, как могут обыскивать на совесть люди, у которых этой совести нет?
Сан Саныча заставили снять обувь, приставили к стенке, пинком растащили в две стороны ноги и тщательно, по сантиметру, прощупали пиджак, рукава и штанины.
Зря все-таки он поддался эмоциям. Зря ответил ударом на удар. Так, может, шмонать не стали бы.
Или все равно стали?
— Ты часом не петух? — поинтересовался он у работающего в районе бедер бандита. — А то как-то уж очень заинтересованно пальцами шевелишь в том месте, где у меня штанины соединяются. Может, ты любитель этого дела? Слегка пассивный.
Бандит дернулся, но руку не убрал. Попытка Сан Саныча сыграть на самолюбии помнящего воровские законы бандита не удалась. Не побрезговал он рук замарать.
— Есть! — бандит разорвал штанину и вытащил небольшой, в кожаных ножнах со специальной круговой обвязкой нож. — У, сволочь старая!
Заначка была раскрыта. Сан Саныч остался безоружным.
— Теперь шагай. Диверсант сраный!
Тумаками и пинками Полковника прогнали по коридору и еще одним ударом, пришедшимся чуть ниже спины, втолкнули в темную, без окон, комнату. Скорее всего бывшую кладовку.
— Все, юморист. Теперь жди, когда вызовут. Теперь бойся.
Дверь с грохотом захлопнулась.
Темнота. Запах затхлости и какие-то невнятные звуки в глубине. Кажется, даже всхлипы.
— Кто здесь? Откликнись. Настороженная тишина. И даже всхлипы прекратились.
— Марина? Это я, Александр Александрович. Не бойся.
— Сан Саныч! Вы! Откуда?!
И тут же поток уже не сдерживаемых, в два голоса, рыданий. И руки из темноты. И теплые слезы.
— Ну ладно, ладно, успокойтесь. Живы, и хорошо.
Но успокоились пленники только через полчаса.
— Как вы попали-то сюда?
— По-глупому. Я Светку из музыкальной школы забирала, а тут машина подошла, сказали, что отец в аварию попал. Надо срочно в больницу ехать. Мы сели. А там нам рты пластырем заклеили и сюда привезли. Вначале на втором этаже в отдельной комнате держали, кормили хорошо, а потом сюда перетащили. Что они с нами сделают?
— Отпустят. Что они еще могут сделать? Не в рабство же продать. Рабство давно уже отменили. Точно, Светка? Что в школе по этому поводу говорят?
— Отменили. А что это у вас с руками, дядя Саша?
— Что с руками? Что, шесть пальцев, что ли? Или ногти не стрижены?
— Мокрые они. И липкие. Это кровь?
— Варенье это. Банку с вареньем я вам нес. С клубничным. Да разбил второпях.
— Шутите? Варенье таким не бывает.
— Ну, тогда кровь. На лестнице я оступился и нос разбил. Весь запачкался. У стариков со сворачиваемостью крови плохо. Течет и течет. Всю одежду залил. Ну, это ничего. Лестнице это тоже даром не прошло.
И почти без паузы, чтобы уйти от опасной темы:
— У вас, Марина, косметичку, конечно, отобрали?
— Отобрали.
— А заколки, невидимки?
— Те, что в волосах, оставили.
— А можно на них взглянуть? Секундное шуршание волос в темноте.
— Держите.
Дрянь невидимки. Из мягкой, легко гнущейся проволоки. Не умеют наши женщины бижутерию выбирать. Красоту предпочитают практичности. Ни на что путное такие невидимки не годятся.
— А что здесь в комнате есть?
— Ничего. Хлам всякий. Старые матрасы и мебель.
— Какая мебель?
— Стулья, шкафы, тумбочки.
— Шкафы, говорите? Старые? Латаные-перелатаные? А где они? Вы меня не проводите? А то я еще эту местную топографию не освоил.
В полной темноте Сан Саныч сантиметр за сантиметром ощупал пальцами сваленные в кучу шкафы. Очень старые шкафы. На что и была надежда. Старую, крупногабаритную, которую уже не жалко, мебель нередко ремонтируют с помощью одного только молотка и гвоздей. Новую, чтобы внешний вид не попортить, — клеят. Новая мебель в деле самозащиты бесполезна.
— Ой! — вскрикнул Сан Саныч, неожиданно напоровшись пальцем на выступающий гвоздь. — Вот ведь халтурщики. Наколотили гвоздей и даже спрятать острие не удосужились. А если бы пионеры надумали в том шкафу прятаться? Да на тот гвоздь глазиком…
Упершись ногой в противоположную стенку, Сан Саныч что было сил потянул на себя боковую доску. Сил осталось мало даже для одного гвоздя.