— Все нормально! — показал Борис.

Михась внизу отер мокрое от пота лицо рукавом маскхалата. Старое никчемное сердце трепыхалось как овечий хвост.

— А ведь мог и застрелить! Мог. Да не застрелил!

Дело было сделано. Путь к рубежу атаки был открыт. Дело оставалось за малым — пойти и победить.

Или умереть.

Глава 28

Седой нервничал. Он то подбегал к окну, высовывался, пытаясь разглядеть, что происходит за углом здания, то замирал, прислушиваясь к шуму боя. Наверное, он пытался понять, чья сторона берет верх. Наверное, ему очень важно это было понять, чтобы успеть вовремя смыться.

Пока, судя по звукам, верх был за бандитами. Их автоматы, боевые возгласы и проклятья звучали гуще.

Седой успокаивался и отходил от окна. Чтобы через минуту вернуться туда снова.

Седой был профессиональный палач и потому трус. Он готов был не моргнув глазом отправить на тот свет десяток врагов. Но желательно так, чтобы они при этом не оказывали никакого сопротивления. Он не был согласен платить по фронтовому раскладу — смертью за смерть. И даже своей смертью — за тысячу смертей своих недругов. Такая арифметика его не устраивала.

Седой боялся за свою, горячо им любимую жизнь. Это не мешало ему бить Сан Саныча. Тот все так же получал свои тумаки и пинки в наиболее уязвимые части тела. Только теперь сериями. Перед подходом к окну. И при возвращении.

Удар — шаг к раме — пятнадцатисекундное напряженное замирание — облегченный вздох — возвращение — удар. И еще десяток ударов. И жалобное подскуливание женщины и ребенка в углу.

— Ты так и будешь молчать, старик?

— А о чем говорить?

Седой пожимал плечами. Он и сам не знал, о чем таком должна говорить его жертва. Он был только палач. Его дело было терзать плоть врученного ему человека, убеждая его сделать добровольное признание. В чем — не суть важно. Об этом голова должна болеть у вышестоящего начальства. С него спрашивали не за содержание исповеди, а за готовность клиента к ее началу.

Что-что, а убеждать Седой умел. Изощренно. Обычно жертва развязывала язычок не позже чем через полчаса после начала беседы по душам. Этот молчал уже сорок минут.

Удар.

Удар.

— Ну что?

— Что?

— Признаваться будешь?

— Буду. А в чем?

Удар.

Удар.

Прижигание горящей сигаретой разбитой в кровь кожи.

Отчаянный крик упорствующего молчуна. Еще более отчаянный крик заложниц.

— Ну? Вспомнил?

— О чем?

— О том, о чем знаешь!

— А о чем я знаю?

— О том, о чем не говоришь.

— Ты скажи, о чем говорить, — я сразу скажу.

— О том, о чем сам знаешь…

Совершенно идиотский разговор. Даже на взгляд не отягощенного высшим гуманитарным образованием Седого. Скажи о том — не скажу о чем… Словесная эквилибристика, из которой нормальному человеку, начни он в нее играть, не выпутаться.

Проще бить. До выскакивания нужного слова.

Удар.

Удар.

Прижигание.

Уход к окну.

Сан Саныч все чаще терял сознание. Так было проще — дать волю боли и страху и уйти в неподвластную чужим кулакам темноту. И не возвращаться как можно дольше.

Наверное, постепенно Сан Саныч, не без активной помощи палача, смог бы довести продолжительность блаженного беспамятства до ста процентов. Если бы не выстрелы.

Выстрелы лишили Полковника удовольствия отвечать на боль уходом. Теперь ему надлежало находиться в сознании. С какими бы болевыми ощущениями это ни было связано. Он должен был разобраться в происходящем на улице. И обязательно раньше палача. Хотя бы на минуту.

Серия выстрелов. Звук тяжелый, как у пулемета. Но не станкового — ручного. Причем недостаточно скорострельного. Типа «Дегтярева». Может быть, нашего «Дегтярева»? Значит, мужики каким-то образом вырвались из лап бандитов?

Стоп! Не спешить с выводами. Слушать. И анализировать услышанные звуки.

Пулеметные очереди экономные, короткие.

Вслед за ними, почти без паузы — длинные, автоматные, можно даже сказать, истеричные очереди. Лупят все разом. Без разбору. Без прицела. Скорее всего наугад.

Это, конечно, местная шайка-лейка. Торопятся ответить на одну пулю, пущенную в их сторону, сотней своих. Одним словом — бандиты. Не бойцы. Ни экономить боеприпасы, ни бить наверняка не умеют. Нет у них опыта затяжных боев. Только мгновенных — где выстрелил и смылся — междоусобных разборок.

Отчего же такая нервная реакция? Отчего шквал огня против коротких — в три-четыре патрона — очередей?

Скорее всего оттого, что приходятся эти очереди в цель. Что досталось кому-то в грудь или голову свинца. А так результативно из допотопного «дегтяря» могут палить только люди, хорошо его знающие, отстрелявшие в боевых условиях не один магазин. Только свои. Только ветераны.

Пауза. Тишина.

И одиночный винтовочный выстрел. И снова шквал ответного огня.

Вот и еще кто-то распростился с жизнью. Посредством архаичной, конца того века, трехлинейки.

Ветераны! Они! Больше некому! Теперь надо терпеть. Теперь есть шанс дождаться спасения.

Единственно непонятно — почему такие паузы между выстрелами?

Боятся раньше времени демаскировать свое местоположение? Подпускают противника ближе? Но при таком численном превосходстве последних это может кончиться плохо. Или?..

Или кто-то там, возле ворот, ведет бой в единственном числе, переползая от укрытия к укрытию? Но если он один, то где остальные? И если остальных нет, то почему он пошел в бой в одиночку? Что вообще все это значит? Плановое наступление? Или отчаянный жест камикадзе-одиночки?

Вопрос, имеющий множество ответов. И, значит, ни одного единственно верного.

В любом случае Сан Санычу этот бой не переждать. И не пережить! Если победят бандиты — его запытают до смерти. Если верх возьмут ветераны — его в последний момент пристрелит Седой. Вместе с Мариной и Светой. Ему так приказали. И он исполнит этот приказ, потому что лично ему он ничем не угрожает. Расстрелять в упор безоружных пленников — это не в атаку с автоматом наперевес бежать.

Выжить Сан Саныч не может, но обязан! Помочь ему со стороны невозможно. Единственно, что могут сделать чуть запоздавшие, возможно, даже на секунды, спасители, — это констатировать его смерть и предать согласно ритуалу его бренные останки земле.

Но хорошо сказать — выжить. Но как выжить, имея в пассиве семь с хвостиком десятков лет, кровоточащие, по всему телу, раны и связанные ремнем перед собой руки, учитывая, что противостоит тебе не ровня, но пышущий здоровьем, силой и злобой бандит-молодец? Кстати, с пистолетом и развязанными, во всех отношениях, руками.