— Понятно. Лови того, не скажу кого, не скажу где, полагаясь исключительно на свои силы. Словишь — устная благодарность командования. Упустишь — трибунал. Все в лучших традициях фронтовой разведки.
— Формы связи?
— Телефон, естественно, без деталировки и оздоровительно-спортивные мероприятия.
— Частые?
— Что частые?
— Сомнительно-оздоровительные мероприятия?
— По мере необходимости.
— Похоже, мы станем заядлыми городошниками, век бы этих палок в руках не держать.
— Скажи спасибо, что он не выбрал в качестве общего увлечения бег на сверхдальние дистанции…
Дома Сан Саныч вскрыл тайник, вытащил находившийся в нем конверт. Обыкновенный конверт, без надписей и штемпелей. Конверт, который никто никогда никуда не отправлял. Ножом Сан Саныч вспорол защитный полиэтиленовый мешок и конверт, вытряхнул тонкую коробочку, спаянную из двух тонких металлических пластин, с залитой застывшим клеем прорезью в верхней части.
— Упаковка прямо-таки сказочная: в сундуке — ларец, в ларце — яйцо, в яйце — игла, в игле — ни хрена, — тихо злился Сан Саныч, ковыряя ножом корочку клея.
Из защитного чехла вывалилась компьютерная дискета. Самая обыкновенная. Вроде тех, что большинством населения используются для электронных развлечений.
«Так вот из-за чего разыгрался весь этот кровавый сыр-бор, — размышлял Сан Саныч, вертя дискету в руках. — Хочется надеяться, что здесь записан не вариант игры в крестики-нолики».
Сан Саныч перебрал в памяти всех имевших доступ к компьютерам знакомых, которые могли бы помочь ответить на этот вопрос. Частные владельцы отпали сразу. Во-первых, не хотелось подставлять под возможный удар своих близких друзей. Во-вторых, Сан Саныч хоть и не был спецом в электронике — всю свою жизнь обходился вечными перьями, карандашами да собственной памятью, но детективные книжки почитывал и знал, что с работающего компьютера можно запросто снять информацию, подключившись, например, к электрической сети. Ему нужен был компьютер, установленный в защищенном помещении. Лучше бы в УВД. Но можно, например, и в банке. Визит в банк все-таки менее подозрителен, чем в родные пенаты.
Сан Саныч поднял телефонную трубку.
— Сбербанк? Мне бы Степанова. Ах, их трое? Тогда того, который по перегоревшим чайникам и вычислительной технике.
Степанов? Сан Саныч беспокоит. Как так не узнаешь? Когда в щекотливом деле поспособствовать — узнаешь, а когда долг платежом красен — нет! Лет десять назад ты на память не жаловался. Вот-вот. Я и есть.
Дело у меня к тебе на полмиллиона дореформенных рублей. Приемник у меня наградной, с подписью министра нашего, разговаривать отказывается. В мастерскую отдавать опасаюсь, чтобы надпись сердцу дорогую не попортили. На тебя вся надежда. Поспособствуешь? Нет, ко мне заходить не обязательно. Я сам как-нибудь до тебя дотопаю. В моем возрасте каждый пройденный шаг — это шаг от инфаркта. Скажи там охране, чтобы пропустили.
В Сбербанке Сан Саныч вокруг да около ходить не стал.
— Слушай, Степанов, не в службу, а в дружбу, запусти мне вот эту дискету на экран.
— А что там?
— Да игра одна такая, сексуальная. Расчлененка. Там кто-то голую бабу на куски изрезал, а мне ее надо снова по частям собрать. Интересная игра. Отставникам-пенсионерам УВД нравится. Говорят, навевает воспоминания. Вот хочу попробовать. А то как-то неудобно отставать от новых веяний. А ты пока где-нибудь в приемнике поковыряйся. Лады? Напиши, какие кнопки нажимать, и ступай себе.
Ступай, ступай. Неудобно мне такими развлечениями под чужим приглядом заниматься. Все-таки баба, хоть и изрезанная. А я как управлюсь — тебя кликну.
Прочитывая написанные Степановым на бумажке команды, Сан Саныч с грехом пополам вывел информацию, заключенную в дискете, на экран. Информация была — ложись и помирай. Что четверо человек уже и сделали. Похоже, его ученик был не промах и перед уходом из соответствующих органов передрал несколько десятков досье, заведенных на некоторых начинавших набирать тогда силу политиков. Для чего он это сделал и как сделал, спросить у него сейчас было невозможно.
Перелистывая электронные страницы, Сан Саныч то и дело натыкался на известные лица. То, что он узнавал о них, несомненно, могло способствовать их еще большей известности. Но со знаком минус.
С жирным знаком минус.
Этот, будучи борцом за идею, а в дальнейшем диссидентом, добровольно пошел в сексоты и благополучно накатал полета доносов на своих соратников и друзей. Что не помешало ему, уже из-за границы, громогласно клеймить палачей, заковавших его соратников и друзей на основании и его тайных показаний в кандалы.
Другой и вовсе стал отщепенцем общества по служебной обязанности и наущению вышестоящего начальства. В дальнейшем ему так понравилась игра в революционную деятельность, что он забыл первоначальную цель своего задания и с увлечением окунулся в политические интриги, не забывая при этом бомбардировать начальство просьбами об изъятии из архивов порочащих его материалов. Просьбы он подкреплял деловыми с многими нулями предложениями.
Еще один попался на крючок органов по причине своей половой невоздержанности, выразившейся в совращении малолетней родственницы в особо извращенной форме, вкупе с ее не отличающейся сексуальной разборчивостью мамашей. Уголовное дело замяли взамен принятия помилованного преступника в штат секретных сотрудников.
Еще один…
Еще…
И еще… На остальных у Сан Саныча уже не было времени.
Как же такая информация до сего дня не всплыла на свет божий? Кто же ее так умело притопил, что даже малого кончика не показалось на поверхности бушующего океана политических страстей?
Или ее вовремя изъяли из архивов соответствующих органов? Вполне вероятно. Для того революции и делаются, чтобы кто-то, воспользовавшись общей суматохой, мог разрешить свои личные дела. Наверное, поэтому и первые залпы революционных орудий, и первые пожары, как правило, случаются не подле казарм и арсеналов, а все больше в государственных и полицейских архивах. И воды для пожарных брандспойтов, как назло, не находится, и связь, чтобы подмогу вызвать, не работает. Специфика такая революционная. Первый снаряд — непременно в информацию. Всегда так было. И во французскую революцию, и в семнадцатом году, и в нынешние, не такие кровавые, но почему-то тоже с пожарами и перекрытой водой.
Горит бумага. Пепел, беспамятство.
Возможно, и эта сгорела. Или «пришла в негодность в результате размокания при затоплении помещения архива прорвавшимися фекальными водами». И такое случается. Даже если к архиву не подходит ни единая труба и располагается он на чердаке.
Та сгорела. А эта, несанкционированно скопированная, сохранилась. Дорогого же она теперь стоит. И главное, покупателя искать не надо. Вот он, покупатель, — на этих страницах, сумрачно глядит с фотографий. Этот не поскупится. Этот даст полную цену. Только попроси.