Деревня на горе стоит, далеко видать! Внизу — на лугах, в оврагах, на плесах у речки — ночной туман клубится — там еще ночь, а поверху, где солнце кроны деревьев и крыши высветило, уже день вовсю разгорается! А подале, у самого горизонта, будто из земли выперла, торчит, сияет куполом высокая колокольня...
В Европе куда ни глянь — одни сплошные крыши черепичные. Дом на доме стоит, одна деревня в другую деревню перетекает, каждая тропка заасфальтирована и табличкой помечена. А здесь простор — одна деревня на полета верст, вокруг поля да перелески, а меж холмов, теряясь в травах, единственная грунтовка вьется, что село с райцентром связывает. На ней пыль столбом стоит...
Кто ж это в такую рань едет? Комбайны с тракторами?
Но нет, не комбайны...
Меж хлебов мелькнули черными лоснящимися боками джипы. Совершенно здесь чужеродные, не вписывающиеся в мирный сельский пейзаж. Переваливаясь на кочках, то пропадая, то появляясь, выкатились на околицу, где встали.
Кто это — дачники?
Нет, дачники бы не остановились, они дорогу знают...
Было видно, как из крайнего дома кто-то вышел и стал что-то объяснять, указывая на деревню. Джипы тронулись дальше, мелькая меж домов, здоровенные, как «Кировцы», — целину на таких пахать!
Что они тут потеряли?...
Что — Мишель Герхард фон Штольц понял очень скоро, но слишком поздно. Когда джипы затормозили перед воротами.
— Слышь, дядя...
— Чего вам?
— Тебя нам!...
Из джипов полезли, разминая ноги, бравые ребята.
— Далеко ты забрался...
Мишель Герхард фон Штольц понял, что назревает драка.
Живший в нем Мишка Шутов стал искать глазами колун.
Деревенское утро перестало быть идиллическим.
— Ну ты чего?...
«Чего — чего?» — переспросил Мишка Шутов, пятясь к поленнице.
— Господа, ежели вы относительно кредита... — попытался выяснить суть претензий Мишель Герхард фон Штольц.
Надо бы объяснить им, что он никоим образом не отказывается от взятых на себя долговых обязательств, и выразить готовность реструктуризировать долг вплоть до пересмотра процентных ставок в большую сторону...
«Лучше дать по морде поленом и тикать через плетень!» — возразил Мишка Шутов, который так и не нашел колун.
А как же Ольга?... Если сбежать, то они схватят ее.
Нет, бежать было нельзя...
Пришлось выслушивать претензии на месте.
Претензии одной из сторон выражались битием другой стороны по физиономии и печени и произнесением нецензурных выражений самого угрожающего характера.
На что другая сторона отвечала эффектными подсечками, «мельницами» и бросками через бедро.
— Гони цацки! — требовали парламентеры.
— Я теперь не готов обсуждать данный вопрос, — пытался объяснить свою позицию Мишель Герхард фон Штольц. — Тем более теперь, с вами и в таком тоне.
Наверное, со стороны их беседа выглядела, менее изысканно: удары, крики, хрипы, мат-перемат, кровь, брызгающая по земле... Наконец отброшенный в дрова Мишка Шутов нашел колун и, вздымая его над головой, пошел на врагов, желая поколоть их на чурбаки и сложить поленницей подле джипов.
— Всех порубаю!... — предупредил он.
Враги отхлынули, но вновь сошлись, совместными усилиями сбив единственного, но причинившего им столько хлопот врага с ног. Подняться ему уже не дали, опасаясь его зубодробительных «мельниц».
Лежа на земле, извалянный в репьях, пыли, коровьих лепешках и курином помете, Мишель Герхард фон Штольц уже не помышлял о спасении. И, верно, его бы убили, оттого что парламентеры сильно обиделись на в высшей степени оскорбительное обращение «господа» и на колун.
Но вдруг в драке случилась странная пауза.
Занесенные ноги замерли в воздухе, страшные ругательства оборвались на полуслове.
К чему бы это? Уж не подоспел ли на помощь страдальцу взвод доблестного ОМОНа?
Но нет, никакого ОМОНа не было — да и откуда бы ему взяться там, где на сто квадратных километров и десять деревень приходится всего один участковый, да и тот запойный пьяница.
Кто ж тогда этот герой, что не побоялся бросить вызов целой банде злодеев?... С трудом приподняв разбитую голову, Мишель Герхард фон Штольц огляделся по сторонам.
На крыльце в наспех наброшенном поверх ночной рубахи ватнике стояла Ольга. Его Ольга! Все такая же прекрасная, но теперь прекрасная в своем гневе! Ну просто амазонка, богиня войны!
Мишель Герхард фон Штольц невольно залюбовался ею.
— А ну, вы, как вас там, урки! — задиристо крикнула Ольга. — Убирайтесь отсюда вон!...
В руках у нее было ружье. Двухстволка.
«Урки» заухмылялись, не веря, что она способна сделать хоть что. Но они ошибались.
— Считаю до трех, — предупредила Ольга. — Раз!...
И, вскинув ружье, выстрелила. Крупная дробь ударила в ближайшую машину, начисто снеся правый подфарник и изрядно дырявя капот, который местами стал напоминать дуршлаг.
— Ты че, дура! — взревели бандиты. — Ты знаешь, сколько эта тачка стоит?
Но Ольга их не слушала.
— Два! — сказала она.
И, резко поведя стволом, спустила курок. Ахнул выстрел, сноп дроби вышиб лобовое стекло джипа, из которого шустро вывалился и рухнул за колесо перепуганный водитель. Злодеи замерли, открыв рты.
Ни хрена себе баба!...
Воспользовавшись мгновенным замешательством, Ольга переломила ружье пополам, выбросив на землю дымящиеся гильзы, и, прежде чем кто-нибудь успел хоть что-то сообразить, толкнула в стволы два новых патрона.
— Три! — сказала она, вскинув к плечу двухстволку и уставя оба ствола в глаза бандитам.
Ружье с такого расстояния — страшное оружие. Даже более опасное, чем пистолет. Из пистолета нужно еще умудриться попасть, а из ружья точно не промахнешься! Да и поражающие возможности у него иные — выстрелом из пистолета можно уложить одного, а дуплет дроби снесет всех. Пусть даже до смерти не убьет, но глаза повышибает точно!
Что и говорить — неприятно ощущать себя диким селезнем на открытии охотничьего сезона.
— Ты это... пальцем-то не шеруди! — тихо сказал кто-то, выражая вслух общее опасение. Кто его знает, насколько тугие у этой старинной берданы спусковые крючки.
Бандиты напряженно заглядывали в дырки стволов, боясь шелохнуться. Но даже не ружье пугало их, а глядящие на них поверх стволов глаза.
Точно ведь пальнет!...