Мика стал по очереди представлять своих приятелей, после чего они вставали и церемонно кланялись.
Когда на стол поставили большое, заполненное пряниками и другими сладостями блюдо, все оживились, стали брать их и с удовольствием жевать.
Ну точно — именины или Рождество! Вот только мундиры!.. И разговоры тоже...
— Наш Слон, — как потом, гораздо позже, узнал Мишель — вице-фельдфебель строевой роты Второго московского корпуса Слонимский, — испросил разрешения пойти на помощь юнкерам на Яузе, а генерал ему: «Нет!» Так тот приказал разобрать винтовки и строем, со знаменем во главе, повел роту к выходу, который загородил собой директор корпуса, заявивший, что «рота пройдет только через его труп».
— И что? — открыв рты, слушали юнкера.
— А ничего! Слон командует: «Шагом-арш!» Правофланговые отстраняют генерала с пути, и рота идет в распоряжение командующего сборным юнкерско-кадетским отрядом на Яузе. И как раз вовремя!..
Мать Мики, слушая юнкеров, переводя глаза с одного на другого, решительно ничего не понимала, да и не пыталась понять...
Блюдо очистили в один момент. Да и варенье в блюдцах не залежалось. Поевшие юнкера промокнули салфетками губы, встали, поблагодарив за еду, потянулись к выходу.
— Куда же вы? — крикнула им вдогонку мать Мики. — Посидите еще. Сейчас другой самовар поспеет.
— Матушка, нам долго нельзя, мы торопимся! — укоризненно сказал ей Мика. — У нас служба!
— Да-да, конечно, — быстро закивала мать Мики, пытаясь подать и надеть на него шинель.
Кто-то ухмыльнулся.
— Ну, мама, право же!.. — в отчаянии вскричал Мика, стыдясь ее ухаживания. — Ну нельзя же так!.. Я, наконец, совершенно взрослый человек!
— Прости меня, — всплеснула руками его мать, отступая на шаг. — Я больше не буду...
И так от всего этого пахнуло домом и семейным уютом, так напомнило детство, что у Мишеля сжалось сердце.
Но он вспомнил то, что случилось только что, — вспомнил убитого с вывернутыми карманами рабочего.
Слава богу, что мама не видела в тот момент своего Мику, который тоже стрелял и, может быть, именно он и попал! И убил!
Боже мой — куда все идет?!
Юнкера, смеясь и толкая друг друга, высыпали на лестничную площадку.
— Ты смотри, не балуйся, слушай своих командиров, — наставительно сказала мать, вновь целуя Мика в щечку.
Мика, отстранился, испуганно покосившись на Мишеля, но тот сделал вид, что ничего не заметил, глядя в другую сторону.
На улице юнкера озорно поглядывали на Мика, который краснел, пыхтел и прятал от них глаза. Но вслух над ним не подтрунивали.
— Стройся!
Привычно построились в колонну, пошли, печатая шаг, зорко осматриваясь по сторонам. Но за первым же поворотом по колонне из двух, по обе стороны дороги, подворотен ударили залпы! Юнкера мгновенно рассыпались, залегли, стали отстреливаться. Но им никто уже не отвечал. Враг, дав всего один залп, тут же скрылся.
Юнкера постреляли еще некоторое время, переползая с места на место, и, не слыша ответных выстрелов, поднялись на ноги, собрались вместе.
— А Мика, Мика где? — спросил кто-то.
— Он, кажется, там. Он впереди шел!..
Мика нашли лежащим на мостовой. Глаза его были открыты и устремлены в хмурое ночное небо. Лицо было совершенно спокойно, а на губах, в уголках рта, были видны крошки только что съеденного печенья и бусинки варенья. Клубничного...
Но его шинель, на груди и ниже, на животе, пузырилась кровью, которая толчками вытекала из раны и, паря, сползала на камни.
Мика был уже мертв...
— Как же так? — растерянно сказал кто-то.
Мишель, стиснув зубы, наклонился и прикрыл покойнику глаза.
Такие вот казаки-разбойники!..
— И что теперь делать? — растерянно, совершенно по-детски, спросил кто-то. И шмыгнул носом.
— Надо бы его в училище отнести.
— Не дотащим! — жестко ответил кто-то. — Нам с боем прорываться! Самим бы дойти! Домой его надо, пока мы далеко не ушли.
— Да, домой!..
Юнкера перехватили, взяли поперек винтовки, бросили на них крест-накрест другие, кто-то, сняв шинель, расстелил ее поверх, сооружая импровизированные носилки. Теплого еще Мика взяли за ноги и за руки, уложили на винтовки и, разом подняв, понесли.
Голова Мики при ходьбе моталась из стороны в сторону, норовя соскользнуть с «носилок». «Скоро он закостенеет, и тогда его нести будет легче», — как-то отвлеченно подумал Мишель. Потому что предпочитал думать об этом, а не о том, что сейчас, скоро будет.
Они вот только что вышли из квартиры, чтобы несколько минут спустя вернуться назад. С мертвым телом Мики...
По лестнице поднимались, задирая винтовки снизу и приопуская сверху, чтобы тело оставалось горизонтальным. Шли молча, вкручиваясь в лестничные марши.
Возле двери встали, положили тело на пол, выдернули из-под него винтовки.
Кто-то прокрутил барашек звонка.
Раздалась трель.
— Кто там? — крикнул из-за двери оживленный женский голос. — Ты, Мика? Ты вернулся?.. Ты что-то забыл?
Звякнула щеколда.
Дверь открылась.
На лестнице, толпясь, стояли юнкера. Перед ними на полу на шинели кто-то лежал.
— Это — Мика, — сдавленно сказал кто-то из юнкеров. — Простите...
— Мика? — не поняла мать. — Где Мика?..
Но юнкера, быстро развернувшись, стали прыгать по ступеням вниз, словно только что сотворили какую-то проказу и теперь убегали. Одни. Без Мики!..
Они еще не успели добежать донизу, не успели выскочить за дверь, как сверху раздался страшный, долгий, истошный женский крик:
— Ми-ика-аа!..
Мишель, как и все, бежал, прыгая через ступени, стремясь как можно скорее оказаться на улице. Бежал и думал: «Боже... боже... боже мой!.. Что же будет?!»
Не отдавать деньги — грешно!
Тем более — дамам!
Тем паче — любимым!
Но и ее начальникам — тоже!
Отдать деньги начальнику, может быть, даже важнее, чем даме, так как он может, обидевшись, уволить ее с работы. Кроме того, если отдать деньги только даме, то это будет форменным мотовством. А если начальнику — то выгодным вложением капиталов, обещающим дивиденды в виде повышения по службе и, может быть, даже тем самым обещанным даме сердца «Мерседесом». Ну или хотя бы подержанным «Фольксвагеном». А что — «Фольксваген», если здраво рассудить, тоже не такая уж плохая машина! По крайней мере, лучше «десятки».