До указанного срока я тихо, стараясь не бросаться в глаза, просидел на стуле, приставленном у мало посещаемого кабинета. Жизнь в военкомате текла своим чередом — ходили военные, туда-сюда сновали гражданские женщины с пайками, выкликали фамилии, писали не явившихся призывников, в том числе и моих, отправленных за дополнительными документами. Конечно, я мог эти два часа погулять по улицам, но во-первых, здесь было гораздо безопасней (ну кому придет в голову искать меня в военкомате?), во-вторых, мне надо было быть в курсе происходящих событий.
Ровно в 16.12 я из дальнего коридора врезался в толпу ожидавших меня призывников.
— Иванов!
— Я!
— Доложите отсутствие!
Из моих кандидатов не пришел только один.
— Прошу сдать документы старшему, — распорядился я и доверчивые юноши понесли на алтарь моей беспризорности свои настоящие с натуральными печатями и штампами «ксивы».
— На сегодня все свободны, — сказал я, забрав увесистую стопку документов, — завтра в 14.00 явитесь в 39 кабинет (такого в военкомате в помине не было, отсчет заканчивался на цифре 30). Спросите лично меня.
— А повестки?
Повестки отметим завтра сразу за два дня. Все свободны. Старшему группы выражаю благодарность!
Старший Иванов, только что обобравший своих товарищей, зарделся от гордости.
— Больше никого не задерживаю.
Таким образом я разом получил несколько комплектов (то есть все желаемые документы вплоть до трудовых книжек и комсомольских билетов!) первоклассных бумаг, удостоверяющих мою личность. Я снова обрел статус гражданина страны, со всеми вытекающими из действующей конституции правами. Ни в очередях толкаться не пришлось, ни в чужие карманы лазить! Желаемое принесли мне прямо в руки — возьмите пожалуйста!
В кабинке туалета я тщательно рассортировал документы. Более всего мне подходили три фамилии. Остальные документы я, сложив в полиэтиленовый мешок, обязал какого-то призывника передать дежурному по военкомату. Не стоило доставлять людям неприятностей больше, чем это было необходимо. И так их завтра ждал трудный день: поиск несуществующего 39 кабинета, какого-то инструктора по учету и распределению и, наконец, осознание того, что их просто-напросто балаганно одурачили.
Следующим необходимым номером моей, довольно-таки эксцентрической программы, было изменение внешнего вида. Роскошь мелькать по вокзалам своей, уже приметной для органов физиономией я себе позволить не мог, имея даже самые надежные документы. Вспоминая уроки грима, я начал перерисовывать свое лицо под облюбованного еще раньше толстячка. Щеки я приподнял, засунув в рот, за коренные зубы, хорошо пережеванную бумагу, нос расплющил с помощью того же нехитрого приема — затолкав бумагу в ноздри. Неприятно, конечно, но что поделать, безопасность важнее удобства, тем более красоты.
Теперь моя физиономия значительно приблизилась к оригиналу на паспортном фото и практически ничем не напоминала портрет своего истинного хозяина. А уж по словесному описанию — лицо худое, вытянутое… меня не смог бы распознать и сам преподаватель «опознанки». В довершение всего я, зайдя в парикмахерскую, укоротил шевелюру до пределов, надлежащих иметь собравшемуся в армию призывнику.
Вот такой я удалец-молодец! А если смотреть в зеркало, то вовсе даже и не я. А если смотреть в документ, то уж совершенно не я, а какой-то Филимонов Петр Ефремович!
И ходить мне в этом толстеньком обличии, постоянно обновляя бумажные набивки, дня два-три, пока не унесет меня поезд подальше от этого города, доставившего мне столько неприятных минут. Адью городок моего невезения!
Обеспечив известным манером себе денежную наличность, гардероб и необходимые в дороге вещи, я отбыл на вокзал. И, видно в наказание за мою чрезмерную самовлюбленность — опять расхвастался, распелся как новобрачный кенар перед своей пернатой подругой — и раннюю эйфорию, судьба отвесила мне напоследок небольшую отрезвляющую оплеуху.
Нос к носу меня вынесло на… да, да, вы угадали, моего старого знакомца-сержанта. Он стоял все под тем же фонарем и внимательно наблюдал проходящую мимо толпу. Он искал меня! Конечно меня! Не мог он простить себе случившейся полмесяца назад промашки и теперь мечтал отловить меня второй раз. Буквально в двух шагах от него застыл я в полной растерянности. На мгновение пережитый на этом месте страх вернулся ко мне, отнял конечности, лишил дара речи. Это ж надо! То же место, те же обстоятельства, те же лица! Хотя нет, одно лицо другое. Совсем другое — овал полный, черты размазанные, стрижка короткая. Не узнаешь ты меня, сержант. Смотришь в упор и не замечаешь!
— Вы что стоите, гражданин? — спросил сержант, глядя мимо меня. — Проходите, не мешайте людям.
Ах как подмывало меня подойти вплотную, заговорить, спросить с какой платформы уходит поезд, выслушать ответ, хлопнуть его по плечу, сказать «Стоишь, сержант?». Как хотелось удало, красиво гарценуть перед, собственно говоря, своим одногодком и почти коллегой. Вот, мол, как я тебя красиво сделал!
Но вдруг я понял, что не удаль во мне играет молодецкая, а как раз наоборот, сопливое детство. Ведь не хвастовства ради попал я сюда и ухожу отсюда. Не приключения ради словно хомяк набил щеки бумагой. А все это: и надутые щеки и нос, и чужие, лихо позаимствованные документы в кармане, и побег из бандитской малины, и ожидающий меня поезд, идущий в никуда — не игра в казаки-разбойники, а просто моя работа. Нервная, иногда рискованная, иногда скучная работа. Обычная — как у станка.
Я стоял и думал: нет, сержант, не подойду я к тебе, не хлопну по плечу и не спрошу, где здесь платформы. Ничего я тебе не скажу. И никому никогда не расскажу ни о себе, ни об этом, в общем-то симпатичном городке, где чуть не провалил я свое первое задание, ни о своих героических приключениях, ни о своей завидной изобретательности. Не могу я ничего никому рассказать, кроме своих учителей. А им мои побасенки без интереса. Им интересен результат, которого все еще нет!
— Прощай, милиция! — сказал я про себя и, развернувшись, зашагал к перрону, где ждал меня поезд, потом дорога, потом неизвестный город, работа, жилье, новые друзья и недруги, то есть все то, что образует понятие натурализация и за что мне очень серьезные экзаменаторы будут ставить или не ставить зачеты.
Я шел по перрону и еще не понимал, что мгновение назад сделал выбор. Не тогда, когда попал в учебку, и не тогда, когда получил экзаменационное задание, и не когда бежал из отделения, и даже не когда решал кроссворд с Дедом и прочими четырьмя неизвестными, а сейчас, когда просто сказал сержанту — «Прощай, милиция!»
Прощай прошлое! Прощай юность! Мой поезд уходит. Через 15 минут!
Потом был поезд. Я стоял у запотевшего вагонного окна, смотрел в темноту, слушал перестук колес. Мне было легко, потому что никуда не надо было бежать, ни от кого не надо было отбиваться, ничего не надо было добывать, все это было впереди. И мне было грустно, потому что я был один. Один-одинешенек! Вокруг были люди, но никого из них я не мог допустить в свою тайну. И ею, этой тайной, я был отгорожен от окружающих прочнее, чем самым высоким забором. В этом поле я был единственным воином. И мне, в опровержение известной пословицы, надлежало выиграть! Только выиграть!