– Эй, че ты пьешь, заплати сперва! – возмутился конфедерат. Он широко оскалился, обнажив пасть, полную хищных белоснежных зубов. – Это называется кражей. А у нас тут законы есть, чтоб ты знал.
И только тут я его вспомнил. Это был тот самый парень в фордовском пикапе, которого я встретил, подходя к фургону Карен и Ублюдка. Его замысловато подстриженные волосы были на сей раз упакованы в бейсболку, но парень был тот же самый, это точно. Ледяной ужас сковал мне грудь, а затем скрутил руки и ноги. Черт, черт, черт! Что же мне делать? Может, дать тягу? Ведь этот парень видел, как я вошел в этот гребаный трейлер, в котором потом застрелили двух человек!
И тут я понял: то и дело подкатывающая к моему горлу тошнота вызвана тем, что мое сознание упорно не желает признавать один простой, очевидный факт, что лишь только тела будут обнаружены – полицейские тут же кинутся по моему следу. Что бы там ни сказал мне убийца, какой бы сладкой ложью он ни пытался меня усыпить, я прекрасно отдавал себе отчет в том, что сразу же стану основным подозреваемым. Никаких «но» и «если» здесь не может быть и в помине. Конечно же, я буду объявлен в розыск. Сигнал всем постам: срочно арестовать Лема Алтика. И будьте крайне осторожны с Лемом Алтиком, парни: он скорее всего вооружен и очень опасен. Под вопросом оставалось только одно: спасет ли меня моя полная невиновность?
Я подошел к стойке и положил перед девицей доллар. Газировка стоила семьдесят девять центов.
– Здесь очередь, между прочим, – буркнула девица. – Ты что, не видишь? Перед тобой люди стоят!
– Нет тут никаких людей, – возразил я. Голос мой прозвучал резко и нервно – я понял, что лучше бы мне помолчать. – То есть тут, конечно, стоит человек, но он ничего не покупает.
– Эй ты, не хами девушке, – вклинился конфедерат.
– «Не хами» в смысле «разговаривай повежливее», – уточнил я, – или «не хами» в смысле «не пытайся залезть ей под блузку»?
– Послушай, ты, гаденыш, ты хоть понимаешь, с кем связываешься? – спросил конфедерат.
Вообще-то я прекрасно понимал. Я понимал, что связываюсь с парнем, который не задумываясь накостыляет мне по первое число, а потом, когда у меня уже не будет сил подняться, хорошенько пнет меня ногой в затылок. Но молчать я все равно не собирался. Весь мой жизненный опыт, скопившийся к тому времени, показывал, что единственный доступный мне способ отшить жлоба – это самому постараться его отшить. Не скажу, чтобы это всегда спасало меня от тумаков – иногда даже оказывалось, что таким образом я, напротив, именно напрашиваюсь на тумаки, но все равно должен же я был поддерживать расхожее представление о том, что слабаки обычно остры на язык.
Но взрослая жизнь – дело серьезное, это вам не средняя школа. И в тот день у меня была возможность убедиться, что цена вопроса может оказаться посерьезнее, чем пара синяков и порция унижения в придачу. Поэтому я рассудил, что самое время проявить покладистость.
– Извините, я не думал, что мое поведение может показаться грубым, – тихо сказал я. – Я просто хотел расплатиться.
– Но сейчас не твоя очередь. Ты что думаешь, если ты такой умник, расхаживаешь тут в своем галстуке, со своим модным портфельчиком, так теперь тебе и в очереди стоять не надо? Думаешь, ты лучше нашего?
Программа по математике, физике, химии и иностранным языкам была у нас в школе довольно слабой, но все же одну вещь, еще в средних классах, я усвоил твердо: за обвинением в том, что я считаю себя лучше других, всегда следует мордобой – просто таким образом быдло себя заводит, пытаясь убедить себя, или присутствующих, или Господа Бога в том, что избиение младенца, которое оно так жаждет учинить, с моральной точки зрения полностью оправданно.
Надо было срочно охладить его пыл, но мне было очень сложно здраво оценить ситуацию и продумать стратегию дальнейших действий, потому что душа у меня давно уже ушла в пятки от страха. Ощущение было такое, будто у меня внутри маленький суетливый хомячок вертит маленькое колесо, которое стрекочет и дребезжит, и этот хомячок никак не давал мне собраться с мыслями. И в итоге я произнес именно то, чего ни в коем случае не следовало говорить. Я сказал:
– Нас.
Конфедерат удивленно вытянул шею и уставился на меня:
– Чего?
Это было какое-то непостижимое наитие. Я словно смотрел на себя со стороны, слышал, что говорю ужасные вещи, но остановиться не мог.
– Вы, вероятно, хотели сказать: «Ты считаешь, что ты лучше нас». «Нас» – это дополнение: ты видишь нас. Кого ты видишь? Нас. А «нашего» – это определение, местоименное прилагательное. У нас нет нашего мяча, мы его потеряли. У кого нет мяча? У нас. Это местоименное существительное, дополнение. Какого мяча у нас нет? Нашего. Это местоименное прилагательное, определение.
И мое лицо расплылось в глупой улыбке.
Конфедерат уставился на меня с таким выражением, будто ему показали заспиртованного уродца. Девица за стойкой сделала шаг назад, глаза у нее стали как блюдца, и она приподняла руки, будто прикрываясь от взрывной волны. Но ожидаемый взрыв так и не прогремел. За окнами магазина медленно и вальяжно проплыл «крайслер кордоба» – автомобиль Бобби. Это было настоящее чудо. Еще никто никогда за всю историю человечества не появлялся так вовремя. За свои восемнадцать лет я не видал ничего подобного.
– Это за мной, – бросил я непринужденно, как будто мы тут просто мило болтали, обсуждая последние новости спорта.
Конфедерат не произнес ни слова. Я обернулся к кассирше, но та не решалась поднять на меня глаза. Что ж, делать нечего, газировку придется оставить. Со вздохом сожаления я поставил бутылку на пирамиду, сложенную из ящиков пива «Куэрс», и направился к выходу.
– Раз уходишь – значит, ты вор.
Это был голос кассирши. Он стал тоненьким и визгливым; ее безвольно опустившиеся руки сотрясала мелкая дрожь. Я остановился:
– Так давай я заплачу.
– Ты должен дождаться своей очереди, – упрямо пробормотала она почти шепотом.
И тут голодранец подался в мою сторону. Он был не то чтобы слишком высок – слегка не дотягивал до шести футов, примерно на дюйм выше меня. Но он наклонился вперед, будто великан, который встретил лилипута и решил потолковать с ним о том о сем.
– Да ты что вообще о себе думаешь? Будешь меня жизни учить?
Я отвернулся, моля Бога, чтобы Бобби меня заметил, догадался, что у меня проблемы, и пришел на помощь. Чувствуя на себе обжигающий взгляд голодранца, я взял бутылку с газировкой, опять достал свой доллар из кармана и положил его на стойку, прямо перед девицей. Мне плевать было на это жлобье, плевать, что они недоноски, плевать, что пришлось оставить им сдачу. Я думал лишь об одном: как бы поскорей унести отсюда ноги.
Я с силой толкнул входную дверь, задев при этом маленький колокольчик, который весело зазвенел в унисон с моим собственным смехом. Да, я засмеялся, у меня радостно закружилась голова – столь легкое избавление казалось мне просто невероятным.