На территорию фермы въезжала полицейская машина. Она разворачивалась прямо ко мне, словно собираясь сбить меня. Сомнений быть не могло: тот, кто сидел за рулем, заметил меня.
Я стал озираться в поисках Мелфорда, но его и след простыл. Возможно, полицейский тоже его не увидел и считал, что я здесь один-одинешенек.
Копа я узнал сразу. Это был тот самый парень в темном «форде», которого я встретил возле фургона Ублюдка и Карен и который помогал Игроку прятать тела, – начальник полиции городка Медоубрук-Гроув.
Полицейский вышел из машины, захлопнул дверь и прислонился к ней спиной. Он наверняка закурил бы, если бы имел такую привычку. Машина была чистенькая – я это сразу приметил, – как будто ее только что вымыли: о такую машину любой не прочь облокотиться. Он фамильярно поманил меня рукой, будто мы были старыми приятелями, и я покорно двинулся к нему. Больше всего мне хотелось сбежать; я понимал, что, наверное, именно это мне и следует сделать, но не был готов к столь быстрой метаморфозе, которая должна была превратить меня из подростка, зарабатывающего на учебу, в беглого преступника. Кроме того, Мелфорд был где-то неподалеку, и я решил, что, пока он притаился рядом, гораздо безопаснее оставаться здесь, чем бежать куда-то через заросли, имея на хвосте копа с сомнительной репутацией.
Я шел медленно, стараясь держать голову как можно выше, улыбаться и вообще показывать всем своим видом, что не сделал ничего плохого. Этим ухваткам я научился у Мелфорда: делай вид, будто все круто, – и тогда, возможно, так оно и будет. Правда, если бы все сложилось вовсе не круто, Мелфорд не постеснялся бы вышибить кое-кому мозги – в отличие от меня.
– Здравствуйте, офицер, – сказал я.
– Черт меня подери, – удивился коп, – если передо мной не продавец энциклопедий. Ты чего тут, свиньям, что ли, их продаешь? – И он оскалился, обнажив кривые зубы.
Я отчетливо помнил, что ни разу не говорил ему, что именно продаю.
– Да нет, что вы, и в мыслях не было, – ответил я. – Я искал, где бы спрятаться от жары, зашел в лесок, бродил туда-сюда и в конце концов оказался тут. Любопытно было, что это за место такое, с таким странным запахом, – вот я и решил оглядеться. А сюда что, нельзя ходить?
Полицейский – Джим Доу, как называл его Мелфорд, – сощурился и почесал нос. Его ноготь на секунду зацепился за огромную козявку, присохшую к кончику носа.
– А какого хрена ты тут вообще шатаешься по лесам, когда должен продавать книжки? Как думаешь, твоему боссу это понравится?
– Да ладно, времени много, – возразил я. – Я решил, что немного передохну, а потом снова возьмусь за работу. Я уверен, что вы понимаете меня, офицер: ведь во время тяжелой работы очень важно делать хотя бы небольшие перерывы.
– Не понимаю, что общего между перерывом в работе и вторжением на территорию свинофермы, – ответил он. – Вообще-то, по-моему, то, чем ты занимаешься, является нарушением закона. Да, именно так.
– Извините, но я не заметил никаких знаков или табличек, где было бы написано, что сюда нельзя.
– Ага. А большую желтую табличку с надписью «Проход запрещен» ты тоже не заметил? И ворот этих не видел? Они тут, кстати, специально поставлены, чтобы люди не ходили.
– Но я же пришел через лес, – возразил я, сам не зная, можно ли сюда попасть таким путем. – Я все равно как раз собирался уходить. Надеюсь, вы понимаете, что я просто заблудился.
Способы психологического воздействия на потенциальных покупателей здесь явно не срабатывали.
– Дай-ка я пройдусь тут и погляжу, не напортачил ли ты чего-нибудь. А потом отвезу тебя в тюрягу за вторжение на частную территорию. – И он двинулся на меня. – Повернись-ка лицом к машине. Руки за спину.
– Послушайте, офицер, в этом нет никакой необходимости. – Меня охватила паника, и голос мой задрожал.
Доу с силой схватил меня за плечи, развернул на сто восемьдесят градусов и швырнул на крыло своей патрульной машины. Голова у меня закружилась. В какой-то момент я подумал, что сейчас рухну на землю, но мне чудом удалось сохранить равновесие; и тут Доу залепил мне такую затрещину, что мой нос с силой впечатался в стекло и из ноздри тонкой струйкой потекла кровь.
У меня было лишь одно мгновение, чтобы справиться с первой волной боли, потому что меня тут же захлестнула новая. Доу защелкнул наручники сперва на левом моем запястье, а затем на правом, и холодные металлические обручи впились в мое тело. От ладоней к плечам распространилось странное ощущение: сочетание острой, раздирающей боли и онемения, которые продолжали усиливаться.
Тяжелая лапа снова вцепилась в мое плечо, и через мгновение я оказался с Доу лицом к лицу.
– Наручники очень тугие, – выдохнул я. – Руки онемели.
– Пасть заткни, – отозвался Доу и ударил меня кулаком в живот.
Я согнулся пополам, издав шипящий звук, но тут же снова выпрямился: овощное ло-мейн вскипело у меня в желудке. Как бы больно мне ни было, я понимал, что Доу бил меня не в полную силу, и всей гаммы ощущений мне испытать не хотелось.
– А теперь, – продолжал Доу, – хватит вешать мне лапшу на уши. Говори, что ты здесь делал?
– Но я же сказал, – ответил я, невольно поморщившись от жалостливых интонаций собственного голоса. В ушах у меня гудело, из носа струилась кровь.
– Ни хрена ты мне не сказал. Послушай, сопляк, ты постоянно оказываешься в самых дерьмовых местах, и я ни на грош не верю в то, что ты заблудился и зашел сюда случайно.
– Я что, арестован?
– Нет уж, так легко ты не отделаешься. – С этими словами Доу открыл заднюю дверь машины и втолкнул меня внутрь, позаботившись о том, чтобы я как следует ударился головой о крышу. – Сиди тут, а я пока пойду посмотрю, какого лешего тебе здесь было надо. Молись, чтобы я ничего не нашел – а не то смотри, уж я заставлю тебя хлебнуть как следует из этой сраной ямы. – И, указав рукой на отстойник, он с силой захлопнул дверь.
Слезы застилали мне глаза, а к горлу подступал тяжелый комок, но плакать я не собирался. Нет, это не Кевин Освальд, который в раздевалке после урока физкультуры так ударил меня, что я перелетел через скамейку и ударился затылком о шкафчик Тедди Эбботта. Теперь я имел дело с полицейским, который действовал явно не в рамках закона, был виновен в убийстве и собирался сделать со мной что-то ужасное. Я принялся сосредоточенно слизывать соленую кровь, которая медленно струилась из моего носа и собиралась на верхней губе.
Я попробовал привстать, но боль оказалась слишком сильной: мои руки были как две бутылки, доверху наполненные горячей водой и готовые вот-вот взорваться. Интересно, думал я, не останется ли у меня от этих наручников травма на всю жизнь? Да и есть ли мне вообще смысл беспокоиться об этом? Каковы шансы, что у меня будет возможность лет через десять, морщась, потереть запястья и поворчать про себя: «Ну вот, опять эта старая травма от наручников дает о себе знать!»?