Она чуть не закрыла рот рукой. Не следовало говорить ничего подобного. Это была дерзость, за которую отец ее хорошенько бы отшлепал. Но сказанного не воротишь, посмотрим, что будет дальше.
Мигель посмотрел на нее, и что-то отразилось в его лице, что-то, от чего Ханне стало приятно.
— Я не собирался вас отвлекать. Я хотел вас поддержать.
— Очень мило с вашей стороны, — сказала она, изумившись своей смелости прежде, чем слова сорвались с ее уст. Неужели она потеряла способность сдерживаться? Неужели в нее вселился какой-то демон?
— Вы считаете, что я ухожу от ответа, — сказал он, смотря на нее как на некое новое открытие естествоиспытателей, — но я расскажу вам все. Видите ли, этот человек ужасный злодей. У него есть дочь, которую он хочет выдать за старого и скупого купца, самого худшего из скупцов. Он устроил так, чтобы молодого человека, в которого она была влюблена, похитили пираты, но тот узнал об этом и бежал. Дочь бежала с ним вместе. И вот, зная, что я друг молодых влюбленных, скупец пытается заставить меня выдать место, где они скрываются.
Ханна засмеялась, и так громко, что на этот раз ей пришлось прикрыть рот рукой.
— Эта ваша трагедия отлично смотрелась бы на сцене.
На мгновение ей захотелось, чтобы ее отец или кто-нибудь другой дал ей хорошего шлепка. Как она осмелилась говорить столь дерзко? Однако она это сказала. История Мигеля напомнила ей пьесы, которые она изредка смотрела в Лиссабоне. Некоторые мужчины водили своих жен в еврейский театр здесь, в Амстердаме, но Даниель считал, что это неподобающее развлечение для женщины.
Она качала ногой, которая напоминала голубя, охотящегося за крошками у прилавка булочника. Она поняла, что кофе — напиток, действующий не на ум, а на тело. И на язык. И от кофе ей хотелось говорить о разных вещах: "Я нахожу вас чрезвычайно привлекательным. Как бы хорошо было, выйди я замуж за вас, а не за вашего холодного брата".
Ничего этого она не сказала. Все же отчасти она могла себя контролировать.
— Вы мне не верите, сеньора?
— Вы, должно быть, считаете меня необыкновенно глупой, если полагаете, что я поверю в ваш рассказ.
Слова вырвались у нее сами собой. Родители учили ее всегда быть кроткой. Ее муж тысячу раз намекал без слов, что ожидает от нее кротости, и ничего больше. Тем не менее она никогда не чувствовала себя кроткой, но прежде никогда не забывала вести себя кротко.
Это все кофе, сказала она себе. Мигель, умышленно или нет, околдовал ее, а может быть, и себя тоже. Как скоро они начнут осыпать друга оскорблениями или бросятся другу в объятия?
Кофе был не виноват. Напиток околдовал ее не больше, чем бокал вина. Он делал ее решительной, в то время как вино успокаивало. В этой дерзости, этой бойкости ее языка виновато не колдовство, а она сама. Кофейный напиток только вывел наружу ее дурное поведение.
Поняв правду, она осознала многое, но только не обещание, которое дала сама себе: она будет бойкой на язык и дерзкой всякий раз, когда выдастся возможность.
Однако сегодня же ей пришлось пережить самую ужасную встречу в своей жизни, и никакое на свете количество ни кофе, ни вина не сможет смягчить тот ужас, который она испытала. Она была очарована и одновременно взбешена попытками Мигеля обмануть ее.
— Я знаю, что мир устроен не так, как в пьесах, и что скупцы не отдают возлюбленных своих дочерей в руки пиратов. — Она сделала паузу. — Тем не менее можете на меня положиться. Я не выдам вашего секрета.
Мигель откинулся назад и посмотрел на Ханну так, будто видел ее впервые в жизни. Он смотрел на ее лицо, шею; его взгляд скользил по выпуклостям грудей, скрытых под платьем с высоким воротом. Мужчины часто думают, будто женщины не догадываются, что изучает их взгляд, но на самом деле женщине это прекрасно известно, как если бы взгляд оставлял отпечатки, подобно пальцам.
Конечно, он смотрел на нее и раньше. Она чувствовала, что ему нравятся ее лицо и фигура, но этот взгляд был совсем иным. Мигель и другие подобные ему мужчины редко думали о женщинах, которые им нравились или с которыми они ложились в постель. Женщина была предметом, ее поглощали, как пищу, а иногда ею восхищались, как картиной. Сейчас Мигель увидел в ней нечто большее, и мысль об этом приводила ее в восторг.
— Я вам доверяю и верю вашему обещанию хранить молчание, — сказал он, — поэтому скажу вам правду. Человек, которого вы встретили, затаил на меня злобу за постигшее его несчастье, в котором я не был повинен, и хочет меня погубить. Он знаком с порядками нашей общины достаточно хорошо, чтобы знать: с помощью слухов меня можно погубить ничуть не менее верно, чем с помощью дел. Поэтому вы должны молчать о том, что произошло.
Он доверил ей правду, но она по-прежнему предавала его своим молчанием.
— Тогда я буду молчать об этом, — сказала она едва слышно, почти шепотом.
— Сеньора, — Мигель беспокойно заерзал, — прошу, чтобы ваше молчание распространялось на вашего мужа. Я понимаю, узы брака — особые узы, но в данном случае чрезвычайно важно, чтобы ваш достойный супруг ничего не узнал.
Ханна допила кофе. На дне чашки оставалась гуща. Не зная, следует ее пить или нет, и полагая, что спрашивать было бы невежливо, она поставила чашку.
— Я лучше всех знаю, что следует и чего не следует говорить моему достойному супругу. Я ничего ему не скажу. Но вы мне должны кое-что обещать.
Он поднял бровь:
— Конечно.
— Что вы позволите мне выпить кофе еще раз, — сказала она. — Вскоре.
— Для меня пить кофе с вами огромное удовольствие, — сказал он сердечно.
Она изучала его лицо. "Будь я служанкой или девушкой из таверны, он бы меня сейчас поцеловал. Но я жена его брата. И он никогда меня не поцелует. В нем слишком много чести. Конечно, — подумала она, — если только я не поцелую его первой". Но об этом нельзя было даже помыслить, и она залилась краской от собственной смелости.
— Ну что ж, — сказала она со вздохом, — я позову служанку, пусть унесет чашки, а то куда это годится, если мой муж придет домой и обнаружит, что в его отсутствие мы уединились тут вдвоем и распивали запретные напитки.
Она насладилась удивлением на лице Мигеля и лишь через несколько секунд позвонила в колокольчик.
Мигель подумал, что он многое узнал о женщинах и о Ханне в тот день. Он и представить себе не мог, какой сильный дух скрывается за ее тихой внешностью. Он ожидал от нее худшего — что она разболтает о случившемся каждой кумушке во Влойенбурге. Казалось неизбежным, что глупая женщина будет бегать со сплетнями, как собака с куском мяса, который стащила с кухонного стола. Теперь он верил, что на ее молчание можно положиться. Он не мог объяснить, почему угостил ее кофе или почему доверил ей то, что хотел скрыть от Даниеля. Его подмывало поделиться с ней чем-нибудь, каким-нибудь секретом, чтобы она почувствовала возникшее между ними доверие. Возможно, это было достаточно веское основание, возможно, нет, но желание довериться ей было столь велико, что побороть его он не мог.