У меня вошло в привычку регулярно просматривать газеты, и в одном из изданий вигов я обратил внимание на заметку, где говорилось, что мистер Хертком устраивает аттракцион с гусем в Сент-Джеймс-парке. Я не сомневался, что мистер Догмилл непременно там будет, и рассматривал это событие как прекрасную возможность укрепить нашу взаимную антипатию.
Жаль, думал я, мне придется надевать тот же костюм, что был на мне, когда я посещал Догмилла, но, поскольку одежда моя была неброской, он, я мог надеяться, и не заметит, что я не сменил одежды. Я посмотрел на себя в зеркало и пришел к выводу, что выгляжу законченным английским джентльменом. Поэтому я нанял экипаж и отправился в парк, где вскоре смешался с несколькими десятками сторонников вигов.
Несмотря на необычно теплую для этого времени года погоду и отсутствие дождя, объявленное событие не привлекло много народу. Большинство, как и я, не были одеты для верховой езды, но несколько мужчин были во всеоружии. Должен признаться, я никогда не был большим поклонником жестоких игр, которые англичане устраивают с животными, а аттракцион с гусем был одной из самых низменных забав подобного рода. Упитанного гуся подвешивали за ноги высоко на ветке дерева, его шею обильно смазывали жиром. Участники должны были пронестись под гусем на всем скаку и ухватить его за шею. Человек, которому удавалось ухватить гуся и сорвать его с дерева, а чаще всего оторвать ему голову, уносил домой приз.
Подойдя ближе, я увидел, что среди собравшихся было несколько дам, приветствовавших наездника, который проехал под гусем и с силой дернул его за шею. Увы, ему не удалось удержать шею, обильно смазанную жиром. Птица издала крик боли, но не встретила сострадания.
Пока готовился следующий наездник, я увидел, что и Догмилл, и Хертком стояли среди мужчин, не принимавших участия в состязании. У Догмилла был тоскливый вид, как у голодного человека, который смотрит на свежеиспеченный пирог, поставленный остужаться.
Однако первым меня заметил Хертком. Вспомнив, что видел меня дома у Догмилла, он, должно быть, подумал, что я близкий друг его доверенного лица.
– О, да это мистер Эванс, если не ошибаюсь, – сказал он, радостно пожимая мне руку. – Очень рад снова вас видеть, сэр, действительно очень рад. Я слышал, вы тоже торгуете табаком, как наш мистер Догмилл.
– Точнее говоря, ямайским табаком. А я слышал, что вы защищаете интересы табачного торговца в парламенте.
Он залился краской, словно я назвал его красавцем или смельчаком.
– О, я действительно сделал кое-что для табачного бизнеса. Уверяю, мне пришлось сражаться, чтобы не допустить прохождения этого ужасного законопроекта, запрещавшего включать в табак древесину и грязь. Представляете, насколько увеличились бы цены, если бы купцы, такие как вы, должны были гарантировать, что в фунте табаку нет ничего, кроме самого табака.
– Ужасающе, – сказал я.
– А когда хотели отнести табак к предметам роскоши и взимать налог, я боролся против этого, как бешеный пес, да-да. Я кричал, что табак не роскошь, а необходимость, ибо люди готовы тратить свои денежки на табак в первую очередь и только во вторую – на хлеб, а иногда лишь потом – на пиво. И так как он помогает нашему рабочему населению оставаться здоровым и крепким, для нашей страны было бы катастрофой, если бы народ не мог позволить себе покупать продукт в достаточном количестве.
– Вы меня вполне убедили, поверьте.
Он радостно засмеялся:
– Благодарю вас, сэр. Я тешу себя надеждой, что мои речи в палате звучат вполне убедительно. – Он осмотрелся вокруг. – Вам нравится состязание, сударь?
– Если быть откровенным, мистер Хертком, мне никогда не нравились забавы, в которых с живыми существами обращаются столь жестоко.
Он хохотнул.
– Это всего лишь гусь, он годится только в пищу, это ведь не какая-то комнатная собачка.
– Разве это означает, что его можно подвешивать на дереве и мучить?
– Я об этом никогда не задумывался, – признался он. – Пожалуй, это ничего не означает. Тем не менее уверен, что гусь создан для удовольствия человека, а не наоборот. Не хотел бы я жить в таком мире, где все устроено для удобства гусей.
– Конечно, – сказал я вполне добродушно, – существует различие между тем, как вести себя для блага гусей, и тем, как вести себя так, чтобы это обнажало нашу жестокость.
– Да, было бы чертовски хорошо это знать. – Он рассмеялся. – Мне кажется, сударь, вы бы скорее выбрали в парламент гуся, а не меня.
– Думаю, вы не ошибаетесь, – сказал мистер Догмилл, который приближался к нам, расталкивая всех на своем пути. – Я слышал, мистер Эванс – сторонник тори. Это делает странным его визит ко мне домой, а его появление здесь выглядит еще более странно.
– В газетах было написано, мистер Догмилл, что на это событие приглашались все желающие.
– Тем не менее всем понятно, что подобные события предназначены для избирателей, а точнее, для избирателей, поддерживающих определенную партию. По крайней мере, так принято на цивилизованных территориях его величества. Короче говоря, ваше присутствие, сэр, здесь нежелательно.
– Право! – сказал Хертком. – Мне нравится мистер Эванс. Не хотелось бы, чтобы он покинул нас в расстроенных чувствах.
Догмилл пробормотал что-то себе под нос, не обращая внимания на кандидата. Вместо этого он повернулся ко мне:
– Повторяю, сударь, я не понимаю, что вам здесь нужно, если только вы не пришли сюда шпионить.
– Событие, о котором можно узнать из газет, не требует шпионов, – сказал я. – Я слышал о жестоких играх с использованием животных, но ни разу ни одной не видел и хотел увидеть собственными глазами, насколько низко может пасть праздный ум.
– Полагаю, у вас в Вест-Индии нет кровавого спорта. Я понятия не имел, и меня мало интересовало, есть или нет кровавый спорт в Вест-Индии.
– У нас там и без того хватает проблем, и нам не требуется дополнительная жестокость для развлечений.
– Думаю, немного развлечений может сгладить жестокость. Нет ничего приятнее, чем наблюдать за схваткой двух зверей. И для меня получаемое удовольствие важнее, чем мучения зверя.
– Мне кажется прискорбным, – сказал я, – мучить живое существо только потому, что кто-то назвал это спортом.
– Если бы вам, тори, дать власть, – сказал Догмилл, – то церковные суды осудили бы нас за наши развлечения.
– Если развлечение следует осудить, – сказал я, вполне довольный своей находчивостью, – не имеет значения, делает это религиозный или светский суд. Не вижу ничего плохого в том, что аморальное поведение судится институтом, который помогает нам быть нравственными людьми.
– Только глупец или тори может осуждать развлечения за аморальность.
– Это зависит от развлечения, – сказал я. – Мне кажется, это глупость – поощрять любое поведение вне зависимости от того, сколько страданий оно вызывает, лишь потому, что кто-то где-то считает его приятным.