— У самых Никольских ворот. Там народу много — я и замешаюсь…
— Ну, гляди…
И вроде никаких вопросов не задала сперва — сразу, без рассуждений, сбегала куда надо, отпросилась ненадолго. И потом, как по льду переходили Москву-реку, тоже о незначительном толковала — о Феклице, о будущей Масленице, о банных своих делах. Данила все беспокоился, не заведет ли речь о подружке Федосьице? А пуще того — не вспомнит ли о Настасье?..
Что-то, видать, Авдотьица чуяла! Что о Федосьице молчала — так ведь знала, что у подружки с Данилой размолвка, и чужому в такие дела встревать не след. А вот как она догадалась о Настасье ни слова не вымолвить?
И хотелось Даниле услышать про чернокосую гудошницу, и боялся выдать себя…
Уже когда на Красную площадь входили, а там как раз торг разгорался, в великом шуме и гаме спросила Авдотьица:
— А что, парнишечка-то, видать, убитый?
— Замерз до смерти, — отвечал Данила. — Ну, ступай с Богом, а я — к воротам. Тут и разойдемся.
Он неторопливо пошел по торгу, сторонясь зазывал. Нужно было так лениво пройтись, чтобы выйти к Никольским воротам не сразу и поменьше возле них околачиваться. Как знать — долго ли там Авдотьица расспросы вести станет?
Девка управилась быстро.
— Идем скорее! — велела она.
И потащила Данилу за собой в самую гущу толпы.
— Ну, что? — спросил он.
— Где мои четыре деньги?
Монеты ждали, уже зажатые в кулаке. Авдотьица стянула рукавицу и спрятала туда свой заработок.
— Ну, как, приходили?
— Лежит твой парнишечка… Я все, как ты учил, сказала: племянника ищу, мать у него выпить не дура, с таким же пьющим человеком связалась, боюсь, как бы он племянника не пришиб да не бросил под забором.
— Это ты хорошо выдумала, — подивился бабьей смекалке Данила. — И что смотритель?
— Вот, говорит, других парнишек нет. Поглядела я на него, Данилушка, веришь ли — слезы на глаза навернулись. Лежит, личико беленькое, волосики светленькие, рубашечка на нем вышитая… Знаешь ли что, Данила? Он дома был любимый сынок! Его чистенько водили! Значит, и мать должна сыскаться! Коли жива!
— Постой, постой! Ты что это говоришь?
— А то и говорю! Не из нищего житья парнишечка. И коли никто его не ищет — уж не порешили ли его родителей? Их убили, а он убежал, забился куда-нибудь со страху, да и замерз!
— Ого! — такое ни Даниле, ни конюхам на ум не приходило.
Вот тут уж концы с концами сходились. Старшие — родители ли, опекуны ли, — ввязались в темное дело с деревянной грамотой, из-за которой в трех шагах от Кремля чуть подьячего не убили. Может, и было где-то за высоким забором побоище, а парнишка успел убежать, да и книжицу с собой унес? За ним погнались и…
— И впрямь ты разумница! — убежденно сказал Данила. И тут же крепко задумался.
Как выяснить, было ли на Москве той ночью такое убийство, что бабу с мужиком и всех домочадцев злодеи порешили, а одно дитя пропало без вести?
Это могли знать только в Земском приказе, да и то вряд ли.
Хорошо, коли та семья с соседями ладно жила. Бабы чуть ли не каждый день друг к дружке в гости бегают — сразу злодейство и обнаружат. А если жила на отшибе? Тихо за бревенчатым забором — и слава Богу, скажут соседи. Время зимнее, печь остынет — мертвые тела и пролежат на холоде седмицу-другую, пока кто-то все же не догадается заглянуть.
С таким вопросом нужно было прежде всего бежать к Тимофею, Семейке и Желваку.
— Разумница, — согласилась Авдотьица. — Да только никто замуж не берет!
— Погоди, найдется и на тебя управа, — убежденно сказал Данила. — Тебе сколько лет-то?
— А двадцать второй годок пошел. Перестарочек!
Человек, более навычный с девками обращаться, сразу бы понял — такими веселыми словечками Авдотьица с парнем заигрывает. Но Данила только и знал, что краткую любовь Федосьицы, к тому же голова у него сейчас вовсе не девичьим баловством была занята.
— Так это и неплохо, — в лад отвечал он. — Стало быть, ты уже не переборчивая, кто посватается, за того и пойдешь.
Авдотьица вздохнула.
И было с чего вздыхать! На торгу всякого народу довольно, и больших, и малых, а она идет — и на всех-то свысока глядит! Вот ведь Бог наказал — не иначе, за родительские грехи…
— Ты не охай! Вот увидишь — и зимний мясоед кончиться не успеет, как жених посватается! — пошутил Данила.
Зимнего мясоеда всего-то оставалось две с небольшим седмицы. А на Масленицу уже не сватаются и не венчают, потом — Великий пост, и все дела такого рода откладываются чуть ли не до Троицы.
— Ну, из твоих бы уст — да Богу в уши! — Авдотьица очень внимательно поглядела на парня. — Выйдет по-твоему — с меня подарок!
— Да что я тебе, бабка-ворожея?
— Не за то.
А за что — не сказала. Рассмеялась тихонько, махнула рукой — да и ушла в толпу.
Удерживать ее Данила не стал. У нее — в бане дела, ему — на конюшню бежать.
Нога побаливала. Но как мог, так и добрался.
Там его ждал Тимофей Озорной.
— Ну, как твой розыск?
Данила пересказал, что услышал от Авдотьицы.
— Разумница девка, — согласился Тимофей. — Но коли так, то и не придет никто за парнишкой.
— Авдотьица — не святое Евангелие, может и ошибиться, — возразил Данила. — Надобно каждый день проверять, не явился ли кто!
— И ее каждый день подсылать? Или ты сам убрусом башку обмотаешь и поплетешься, благо усов с бородой нет? — высказав такую мысль, Тимофей громко вздохнул и завершил загадочно: — А ведь придется!
— Что придется? Мне — бабой рядиться? — изумился Данила.
— Нет, Авдотьицу подсылать.
— И платить ей всякий раз?
— Придется и платить…
Беседу эту они вели там, где обычно прятались, когда нужно было перемолвиться тем словцом, что не для посторонних ушей, — в шорной. Хотя и дверей она не имела, однако это тоже было неплохо — никто не подкрадется да ухом к щелке не приложится.
Там, где полагалось бы висеть двери, вдруг встал во весь рост Богдаш.
— Ну, братцы, кажись, я на верном следу! В печатне-то переполох! Земский приказ их всех так трясет, так трясет, того гляди, и Грека на дыбу поднимут!
— Обидели приказных! — согласился Тимофей. — Теперь главное — не перестараться.
— Ты о чем это? — удивленно спросил Данила.
Тимофей с Желваком переглянулись.
— Лишней работы не сделать, — сказал Богдаш. — Пусть их потрудятся во славу Божию! Мы мешать не станем, а только присмотрим за ними. А как у них что путное появится, тут и мы к их дельцу пристроимся. Зачем же всем сразу одно дело делать? Ни к чему это, брат Данила!