И такое лукавство было на лице, так стрельнула глазами — Данила только крякнул. Он вдруг понял, чем эта здоровенная девка могла завлечь богатого купца.
— Послушай-ка. Вы, девки, ведь со скоморохами в дружбе… — Он замялся, не зная, как напомнить, что ту же Федосьицу ватага приглашала потрудиться плясицей. Не хотелось ему произносить имя брошенной им девки — да и только. Но Авдотьица догадалась.
— Хочешь, чтобы я тебя с ними свела? И так разведать про парнишечку?
— Оно было бы неплохо.
— Ну, коли так… Знаешь ли, что Настасья-гудошница на Неглинке объявилась?
Лукава была Авдотьица! Видела же, что между этими двумя что-то неладное затевается… И уставилась голубыми глазищами, словно говоря — ну, вспыхни, молодец, ну, потребуй, чтобы немедленно была тебе Настасья! А я погляжу, повеселюсь тихонько…
Но Данила словно окаменел.
Авдотьица еще не знала за ним странной повадки — когда голова занята важными мыслями, стоя раскачиваться, как дерево в бурю. Его шатнуло вправо и влево — девка только глазами водила, следя, как перемещается голова в меховом колпаке с маленькими отворотами.
— Ну так что же?
— Нет. Без Настасьи обойдемся.
Данила представил себе, что будет, если он примчится к отчаянной девке, а она поймет, что трудится он для Приказа тайных дел. Нарочно ведь подложит свинью! Данила помнил, как Настасья обвела вокруг пальца самого дьяка Башмакова, прикинувшись полюбовницей княжича Обнорского, и как тот, поверив, услал ее в безопасное место как раз накануне больших облав на лесных налетчиков.
Дело было слишком важное. Впутывать в него Настасью — потом свою единственную спину под батоги подставлять.
— Как знаешь, как ведаешь, молодец, — отвечала разочарованная Авдотьица. — Пойду я, коли так. А что, больше у вас для меня приработка не найдется? Коли я тех скоморохов сыщу, что парнишку вывезли, — будет мне от вас что или не будет?
— Что ты глупости спрашиваешь! Конечно, будет! — воскликнул Данила. — Ты, коли что, к нам на конюшни сразу прибегай!
— Ну, Господь с тобой, — Авдотьица неожиданно перекрестила Данилу.
Потом повернулась и то ли сбежала, а то ли съехала на подошвах красных бараньих сапог вниз, к реке. Данила удивился ее ловкости и, зашагав прочь от берега, сразу же забыл о девке.
Он задумал вызвать из кружала целовальника, Левонтия Щербатого, и расспросить о Томиле.
Уже на подступах к «Ленивке» народу было очень мало. Разве что бабы в годах торопливо пробегали улицу перед кружалом — кому они, толстомясые, нужны? Бойцы развлекались, как умели: иные двое дурака валяли, словно дети малые, играя в «петухов», скача на одной ноге и сшибаясь грудью, иной, ворота подпирая, любовался потешной схваткой, там же прямо на улице открыто пили из баклажек и горланили песни, а с двора, коли прислушаться, и вовсе гусельный звон доносился. Стрелецкие караулы перед Масленицей к «Ленивке» не приближались, да и зачем? Повязать-то задир и доставить в тюрьму можно, дать им сколько положено батогов или даже плетей — тоже дело нетрудное, а кто же тогда выйдет вскорости на лед, государя боем тешить?
Данилу заметили сразу.
— Эй, молодец! — закричали. — Ступай к нам, молодец! У нас весело! Нальем! Угостим!
Пить Данила не собирался, но подошел и поклонился.
— Бог в помощь! — пожелал. — А целовальник где?
— На что тебе Левонтий? Мы и сами нальем!
— Дело к нему есть, — неосмотрительно сказал Данила.
Ошибка его была в том, что он не перенял сразу же удалой повадки бойцов, которые друг перед дружкой выхвалялись своей бесшабашностью и гордым нежеланием заниматься какими бы то ни было делами.
— Ах, дело?! Гляньте-ка на детинушку! Левонтьюшке голову морочить пришел!
Один из бойцов шагнул к Даниле, и, не успел парень отшатнуться, ловким движеньем надвинул ему шапку даже не на глаза, а едва ль не до подбородка натянул.
И пошла потеха!
С кулачков на кулачки пустили парня, и он, передаваемый короткими тычками по кругу, сам закружился, как те кубари, которых спускают для малых детишек. Все это произошло так быстро, что он никому не успел вмазать кулаком хотя бы вскользь, да что — и пальцев в кулаки собрать не сумел!
Наконец Данила налетел и на подножку. Под общий хохот он грохнулся наземь. В голове было коловращение с искорками.
— Пошли, ребята! Ну его!..
Забава бойцам прискучила — убрались на кружечный двор, пить дальше. На прощание носком сапога кто-то ткнул Данилу под ребра. Не то чтобы больно — обидно до злобы! Так обидно, что и не встать, и слов во рту ни одного, а лишь какой-то змеиный шип!
— Вставай, парень! — Данилу тряхнули за плечо. — Чего ты на снегу разлегся? Гляди, выйдут — добавят!
Чья-то рука сдернула с его лица шапку.
Данила открыл глаза и увидел присевшего на корточки мужика. Мужик этот был бледен, остронос, узколиц, с рыжеватой короткой бородой, на вид — жесткости неимоверной, а из-под мехового колпака свисали длинные светлые пряди.
— Руки-ноги целы?
— Да целы, поди…
— Ну так и подымайся!
Данила очень осторожно сел. В голове снова возникло малоприятное коловращение.
— Досталось тебе, — заметил мужик. — Да могло быть и хуже. Помять помяли, а ребер не поломали.
— А ты почем знаешь? — огрызнулся Данила.
— А коли бы поломали, ты бы и дохнуть не смог. Пожалели, видать, малолетку! Что ж ты к «Ленивке»-то заявился? Не знал, что тут и прибить могут — недорого возьмут?
— Я человека одного искал, — ответил Данила.
— Давай-ка уберемся отсюда подальше. Сейчас молодцы пьют да выхваляются, а потом опять на улицу выйдут — прохожих задирать.
— А не сопьются до Масленицы-то? — со злостью спросил Данила. — Столько пить — последний умишко пропьешь!
— А они уж и пропили! — Остроносый ухмыльнулся. — Целовальник их в долг поит, за них потом заплатят… за тех, кто в победителях окажется. Тебя что, как девку, упрашивать? Гляди, добавку получишь!
Данила встал. Все бы хорошо, да только на ходу заносило. Поняв это, нежданный благодетель обнял и довел до забора.
— Подержись-ка. Кого же ты тут в такое время искал? Кроме этих забияк, других гостей тут перед Масленицей не встретишь. А этих я всех знаю.
— А скоморохи не заглядывают?
— Заглядывают. Среди них тоже такие есть, что биться выходят. А до кого тебе нужда?
— А до Томилы.
— Которого Томилы?
Данила задумался.
— Он из которой ватаги? — подсказал собеседник. — Их же много на Масленицу к Москве стягивается.