— Нет, не у конюшен.
Уговорить Данилу не удалось — скоморох побежал в «Ленивку» один, Данила же условился с ним так — покончит со своим дельцем, пусть идет к Большим конюшням, которые и впрямь неподалеку, даже никуда сворачивать не приходится. Не караулить же его на морозе…
Данилу конюхи приняли как родного. Хотя Аргамачьи и недалеко, а все не каждую седмицу туда выберешься. Расспросили о деде Акишеве, о товарищах. На Больших вовсю готовились к Масленице: государь с государыней, со старшими и младшими царевнами и с царевичами кататься пожелают, лучших возников надобно будет запрягать, самых крутобоких и долгогривых. Их заранее и пырейным корнем подкармливать стали, чтобы шкуры лоснились. А на весь государев поезд сколько возников надобно — Данила знает? Вот то-то! Полсотни, а то и более. Бывает, и сотню, и полторы требует Конюшенный приказ, но это коли государь, со всем двором опричь хором, в богомольный поход подымается.
Не успели, кажется, и словом перемолвиться, — явился Томила. Был он сердит, но злость прошла скоро. И когда они вдвоем вышли на Пречистенку, скоморох уже усмехался какой-то своей мысли.
— Вот ведь бесова девка, сатанинское отродье… — бормотал он, но не злобно, а даже с некоторым восхищением. — Эй! Стой!
Увидев извозчика, готового взять седоков, Данила растерялся. Ему на самом деле вовсе незачем было удаляться от того места, где пропало мертвое тело, а вслед за телом, возможно, и Авдотьица.
— Да погоди ты! Я уж с Соплей уговорился! — пустился он в бесстыжее вранье. — Позабыл только, в которые ворота стучать! Он мне растолковал, а я и забыл!
— И что же? В Хамовники возвращаться? Столько уж отшагали! Сдался тебе тот Сопля! Про таких знаешь как говорят? Толст кулак, да плечо узко! Не ерепенься, поедем со мной, свет! Не томи молодца! — Он мотнул головой в сторону извозчичьих санок. — А я тебе такого про Соплю понарасскажу — впредь, его увидав, плеваться начнешь! Я ведь его давно знаю, и все его проказы! Он ведь бойцов-то не только на Масленицу собирает…
Томила вдруг с вопля перешел на шепот.
— А когда же?
— Они у него всегда наготове, понял?.. — шепнул скоморох чуть ли не в самое ухо. — Кого поучить, коли деньги плочены… а кого и вовсе… Непременно тебе надобно в такое дерьмо вляпаться?
Принимать решение нужно было быстро. И Данила сделал это, рассудив, что избавиться от Томилы нетрудно, а вот как примет Сопля — еще бабушка надвое сказала. И, может, от скомороха удастся разузнать все, что нужно, с меньшей опасностью, чем на дворе, где собрали бойцов до поры загадочный Одинец и Сопля.
— Ну так поехали к твоему Трещале!
— Спасибо скажешь, свет! Садись!
— Куда везти-то? — спросил извозчик.
— К Денежному двору!
— Без ряды не поеду.
Томила сцепился торговаться. При этом он время от времени озирался, словно опасаясь погони. Данила же недоумевал — о том, что есть на Москве Денежный двор, он слыхивал, самому там бывать не приходилось, и далеко ли это место, и в которой стороне — он понятия не имел.
— Да будет тебе! — прекратил он торговлю. — Вскладчину заплатим. Чего время-то терять?
Для скорости понеслись по реке. Миновали Кремль и, не доезжая Яузы, Томила приказал подыматься на берег.
— Тут серебряники живут, а вот тебе примета — Троицкий храм, — объяснил он Даниле. — Коли сам будешь искать, так не ошибешься. А во-он там — Кошели, там кошельные мастера живут. Как разбогатеешь — приходи к ним покупать!
— А что — у вас разбогатею?
— А у нас молодцы не жалуются: денег девать некуда — кошелька купить не на что! — неожиданно съязвил скоморох и сам же расхохотался. — Да не бойся ты! Конечно, Трещала, коли по-настоящему учить возьмется, денег с тебя запросит. Так ведь и научит! Сможешь один на один выходить, государя тешить. И я за тебя словечко замолвлю, чтобы он поменьше взял.
— Ты-то как всему этому научился? Ты же скоморох! — сказал Данила, вылезая из саней.
— А раньше скоморохи ведомыми бойцами были, — ответил Томила и тоже выбрался на твердый снег. — Вон, сказывали, при царе Иване судебные поединки устраивали, и кому этого хотелось, тот челобитную подавал — мол, прошу поля! А коли кто был слаб, или женского полу, или стар, так бойца за себя нанимал, поединщика. И знаешь что умные люди сказывали? Будто бы коли одна баба на другую просила, то поединщиков им брать нельзя, а друг с дружкой самим сходиться! Вот как баб тогда уму-разуму учили! То-то волосья в стороны летели!
— Стой! Куда?! — заорал извозчик. — Ты меня шутками своими не корми, ты мне, как срядились, плати! А там уж и убирайся!
Томила пожал плечами — заговорить извозчику зубы не удалось.
Спровадив крикливого извозчика, скоморох и Данила вышли к нужному двору.
— И мы не хуже твоего Сопли тут устроились, — объяснил Томила. — Тоже на реку выход есть. Там учиться сподручно — ко льду привыкать. Там мы никому не мешаем. Эй! Отворяйте!
Скоморох ударил кулаком по забору.
— Ты, что ли? Ты бы еще до ночи прошатался! — донеслось оттуда.
— Заждались! — с превеликим удовлетворением молвил Томила.
Калитка отворилась, и пес налетел на шагнувшего первым скомороха, встал ему передними лапами на грудь. Скоморох потрепал кобеля по холке, так что стало ясно — давние приятели. Данилу пес обнюхал и, очевидно, зная слова «Не тронь, свои!», завилял хвостом. Был он немногим меньше того горбатого, которого Данила видел и слышал на Неглинке.
— Пошли в дом! — сказал обоим крепкий мужик в распахнутом тулупе, среднего роста, с красивой и густой бородой, не вороной, а того цвета, который бывает у темного соболя. — Может, хотя для вас встанет.
— А что, спит? — с беспокойством спросил Томила.
— Набрался вчера. А ведь Масленица-то на носу!
— Вот ведь дурак, прости Господи… — Скоморох явственно был расстроен. — Вот те и Трещала! Давай, веди к нему! И что — молодцы тоже спят?
— Как пришли из «Ленивки» — он всем еще налил. Молодцы-то просыпаются, встают…
— Сейчас всех, лба не перекрестя, кормить — и на мороз! — распорядился скоморох. — Вот ведь горе…
Мужик пошел впереди, по узкой тропке меж сугробов — к невысокому крыльцу, Томила — за ним, Данила — третьим. Оказалось, мужик крепко прихрамывал. Данила вспомнил, что толковал Семейка про необходимость многослойных онучей, и испугался — ну как всем тут ноги ломают? Решил кулачного учения избегать правдами и неправдами. Лучше пусть Богдаш — он после дедовой встряски, поди, и поумнел…
В горнице на полу спали вповалку, не разуваясь, молодцы. Из-под иного и войлочный тюфяк уполз, а он и не замечал, похрапывал, предовольный! На лавке, укрывшись тулупом, лежал еще один, и он, услышав, что дверь отворилась, сел, мутно посмотрел на вошедших, потом признал Томилу за своего, протянул: «А-а, ты…» — и рухнул спать дальше.