— Нет, Мироша, это не то что до поляков — это, поди, и до царя Ивана строили, — почесав в затылке, молвил Стенька. — Колодец, что ли? Неужто сюда, в такую глубь, за водой лазали?
— В осадном сидении и не туда за водой полезешь…
Мирон опустился на колени, заглянул в дыру.
— Колодец, да не простой! Гляди — ступеньки!
— И точно!
Они переглянулись — кому-то следовало лезть…
Стенька вздохнул — он был моложе, крепче, ловкостью Бог не обидел. Перекрестился и спустил ноги вниз.
Дыра была неширока, для спуска удобна — позволяла в стенки руками упираться. Ярыжка спускался осторожно — правой ногой ступень внизу нашарит, подошву надежно установит, потом туда же левую перенесет, постоит — и опять правой ногой вперед. Одна беда — треклятые ступени чуть ли не в аршин высотой. Ну, не аршин — так три четверти точно.
Мирон сверху то молился вслух, то советы давал — бережнее, мол, да без суеты, мол, да не поскользнись, да не рухни!
Стеньке уже казалось, что он так всю жизнь будет ползти вниз, в глубину, которая освещалась факелом все хуже и хуже. Но рука, которой он ткнул в стену, собираясь опереться, сорвалась с неожиданного края, попала в пустоту, и он чуть не рухнул со ступеней.
Как удержался — одному Господу ведомо…
Ощупав опасное место, Стенька понял — тут начинается еще один лаз, а свод его выложен тесаным камнем.
Колодец уходил вниз, в опасную глубину, лаз же был довольно широк и внушал надежду.
— Полезай за мной, Мирон! — крикнул Стенька. — Я еще нору сыскал!
— Да как же я полезу? — чуть не плача, осведомился Мирон. — Кто мне светить будет? Тебе-то хорошо — я тебе светил! А мне кто?!
Долго думали, как делу пособить, наконец догадались — воткнуть факел так, чтобы сам освещал колодец, а внизу заново разжечь огонь и смастерить новый факел. Пришлось Мирону карабкаться вверх за другой палкой, а Стеньке — терпеливо ждать.
Кругленькому Мирону спускаться было не в пример труднее, чем Стеньке, однако и он одолел каменную лестницу.
Ход, который начинался от стенки колодца, был прямой, почти в человеческий рост. То есть Мирону — еще ничего, а Стенька пригибался, и это очень его обременяло.
— Да что за людишки тогда низкорослые были? — ворчал он. — Да для кого ж такую нору возводили?..
Тут ход как-то сразу кончился, и ярыжки оказались в странном помещении, довольно длинном, нешироком и имевшем в одной из стен засыпанные снаружи землей окна.
— Господи Иисусе! — воскликнул Стенька. — Неужто тогда и храмы под землей ставили?!
Почему-то первое, что ему на ум пришло, был иконостас с высокими образами нижнего, местного ряда.
— Храм, говоришь?.. — Мирон осветил факелом пол, и Стенька увидел предметы совсем не божественные — небольшие и кривоватые каменные ядра.
— Так это что же?..
— Это? — Мирон задумался. — Это для подошвенного боя, поди…
— Какого боя?
— Нижнего! Раньше пушки не только на стенах ставили. Самый нижний ряд бойниц в ров глядел. Попрут татары всей силой, через ров перебираться станут — а тут им и ядра навстречу!
Бойниц насчитали двенадцать.
— Так там, выходит, Москва-река? — догадался Стенька.
— А, может, и Красная площадь. Бойницы-то совсем древние, а сказывали, раньше там от Беклемишевской башни к Спасской широкий ров шел, на случай осады, не то что теперь…
— Стало быть, по левую руку у нас Беклемишевская, по правую — Спасская? — обрадовавшись, что подземным странствиям приходит конец, воскликнул Стенька. На башнях постоянно находились сторожевые стрельцы. Ежели заорать не своим голосом — услышат, помогут!
Он выбрал Спасскую, устремился вправо и едва не завизжал от радости, обнаружив в стене нишу, а там — высокие ступени ведущей вверх лестницы. Лестница была узка неимоверно, однако это Стеньку как раз и не удивило — во-первых, в ином дому встречаются и поуже, особенно ведущие из горниц в светлицы, а потом — это свидетельствовало, что она внутристенная. И, значит, выведет к нижнему ярусу башни!
Но между ярыжками и свободой оказалась дверь из толстых досок.
— Ну, тут мы с тобой и отдадим Богу душу, — мрачно изрек Мирон.
Он остался внизу, светил, сунув руку с факелом в нишу, и обещал Стеньке за его мысль спрятаться в погребе всякие напасти — и огромных, больше кошки, крыс, и падение на голову потревоженных камней, и смерть без покаяния…
Стенька в отчаянии навалился всем телом на дверь. Ему показалось, что дверь чуть подалась, самую малую чуточку…
Тогда он достал засапожник и стал тыкать в щель примерно в том месте, где мог бы быть замок. Засапожник препятствия не встречал, Стенька на всякий случай проверил щель сверху донизу, и лишь на уровне колен острие стало упираться в какую-то дрянь. О чем он и доложил Мирону.
— Коли десять лет в подвале полов не подметать, они на вершок точно вырастут! А там, поди, с аршин грязи накопилось, — обнадежил Мирон. — Да еще утоптанной!
Стенька еще поскреб засапожником, пытаясь расширить щель, и вдруг замер.
Не ухом, нет, а чем-то иным, внутри головы, он уловил шум. Что-то происходило за дверью, и кроме того…
— Эй, Мирон! Убирайся с факелом прочь!..
— Ты с ума съехал, что ли?
— Беги в тот ход, откуда мы вышли, забейся поглубже!.. И тихо!..
Мирон исчез, оставив его в потемках.
Теперь Стенька не только услышал, но и увидел то, что могло привести их обоих к спасению. Дверная щель чуть светилась. А шум дополнился еще и голосами.
— Нет, там нам делать нечего, с той стороны — Красная площадь, — сказал совсем близко молодой мужской голос.
— А коли тут еще нижний ярус есть? — спросил женский, тоже молодой. — А из него можно выйти к большому ходу?
— Коли нижний ярус, так это ход между Набатной и Константино-Еленинской. Если он только вообще когда-то был…
— Должен быть! — уверенно заявил женский голос. — Ну-ка, толкнись…
С той стороны кто-то принялся возиться с дверью.
— Крепко ж ее заколодило!.. Глянь — палки толстой тут нет?
— Древко от бердыша сгодится? — деловито спросила неведомая женка.
— Коли толстое — сгодится.
Дверь затрепетала — с той стороны несколько раз ударили древком куда-то вниз.
— Пусти-ка, — потребовала женка. — Крепко взялся?
— А ты?
— И я. Ну, с Богом!.. И-их! И-их!
Внутренне ликуя, Стенька спустился чуть пониже.
Щель стала снизу вверх шириться. Тут лишь он понял свою ошибку — не слой грязи мешал ему, а еще одна ступенька, и, кроме того, дверь отворялась на лестницу. А что заколодило — иначе и быть не могло, ее, поди, лет сто не шевелили!