— Йи-и-их!!! — взвизгнул извозчик и замахнулся кнутом.
Санки резво покатили по слежавшемуся снегу.
— Побе-е-реги-и-ись!!!
— А что ты с ним сделаешь, коли поймаем? — спросил дед Акишев.
— Перво-наперво в морду дам, чтобы не бегал. А потом отвезу к Деревнину — пусть он разбирается! Что-то твой дурень проведал и своим дурацким умом наперекось понял! Не иначе! Ох, попадись он мне! — в восторге от погони отвечал Стенька.
* * *
Денег на извозчика у Данилки, понятное дело, не было. Когда, по его соображению, санки прикатили на Неглинку, он просто-напросто соскочил — да и был таков.
Утром, добираясь от Федосьиного домишка в Кремль, он внимательно разглядел окрестности и запомнил дорогу так, как его научил один старый пан из Вильно, охотник до мозга костей и по всякой дичи.
— Ты, по лесу идя, чаще оборачивайся, хлопче, — говорил пан. — Тебе нужно дорогу запомнить такой, какой ты ее увидишь, когда обратно возвращаться станешь. Не то заплутаешь в лесу — там и останешься!
Кто еще мог увезти бабу, у которой Данилка отнял мешок с душегреей, как не Настасья? Только у нее и хватило бы наглости среди бела дня приехать в возке (с Феклицей, надо полагать, она одна и была среди подружек маленькая), вызвать ту бабу не откуда-то, а со двора князей Обнорских, и увезти.
Данилка уже сообразил, что Гвоздь привозил его и спящего Подхалюгу не к главным воротам, а к другим, которыми пользовался для каких-то своих тайных целей. А Настасья это сразу знала, и чей двор — знала, только не сказала.
Так что же она затеяла?
Она спасла ту дурищу от верной смерти, но для чего? Для чего она воровски увезла бабу, без которой Данилке никак не доказать, что Родька сидит в тюрьме понапрасну?
Сердитый, как медведь, которому бросили утыканную гвоздями деревяшку, Данилка ворвался к Федосьице.
— Тише, крестника разбудишь! — совершенно не удивившись и не испугавшись, сказала она. — Садись. Настасьица велела, когда явишься, покормить.
— А где сама? — оставаясь стоять, сурово спросил Данилка.
Федосья подняла голову от бадейки, в которой пеленки стирала, и с подозрением на Данилку уставилась.
— Ты выпил, что ли?
Как и всегда в минуты волнения, парень покачивался, да так, что порой за него страшновато делалось.
— Нет, я не пил. А куда Настасья ту женку подевала, которую вчера с собой привезла?
— А об этом ты у нее и спрашивай, свет. Мне она о своих делах не докладывает, — отрубила Федосья. — Так будешь есть?
— Не буду.
— Тогда сиди и не мешай.
Федосья вернулась к своей стирке.
В дверь поскреблись, потом образовалась щелка.
— Федосьица? Это я, Маринка! Взойти можно?
Появилась незнакомая Данилке девка, с лукошком вроде того, которое имел для конской подкормки дед Акишев.
— Я печеной рябины принесла, с медом, тебе полезно. Еще тут рябиновые почки. Бабушка велела отвар делать и рот полоскать, чтобы после родов зубы были крепки. Еще каши гречневой горшочек, я за ним потом забегу. Еще сальце…
Данилка сообразил — зазорные девки выручают подругу, которая временно не может зарабатывать. Но ему было не до умиления по этому поводу. Пока разгружали лукошко, он взял да и вышел.
Через двор, у Феклицы, он тоже Настасьи не нашел. Оставались Авдотьица, великанский рост которой внушал ему неосознанное уважение, и вдова Марьица Мяскова, которая славилась как тонкопряха, но порой подрабатывала и зазорным промыслом.
Дом Авдотьицы ему указали сразу.
Хотя девка и была похожа на перерядившегося кулачного бойца не из слабеньких, однако в домишке у нее было на редкость уютно — и занавески, и полавочники, и скатерка, и половички — все имелось. Вот только занавески оказались задернуты — мало ли кто исхитрится заглянуть! — и в комнатке горела лучина.
Данилка постучал, она отворила, и тут же он, отпихнув Авдотьицу, ворвался. Потому что за ней увидел сидящую на лавке Настасью.
Та встала ему навстречу.
— Выспался? — спросила. — Ну, заходи, коли сыскал…
Ее безмятежность настолько поразила Данилку, что он даже засомневался — не ошибся ли? Мало ли на Москве красивых чернобровых девок? А в этом деле с душегреей могло оказаться запутанным превеликое множество народу…
Пока он недоумевал, Настасья подошла к столу и закрыла лежавший там молитвослов.
— Хорошо, что пришел, — сказала, — а я вот молиться пробовала, да что-то не идет к небесам моя молитва…
— Я про душегрею хотел сказать и про ту бабу… — начал было Данилка.
— Погоди ты со своей душегреей! Навязла она у меня в зубах! — с непонятной злобой отвечала Настасья.
— Да ты послушай, Настасьица…
— И слышать не хочу. Не до душегрей мне. Тебе-то хорошо толковать — у тебя ручки-то чисты… А мне — грех замаливать.
Данилка разинул рот. И точно ведь — двух человек бешеная девка на тот свет отправила.
— Чем это ты их? — не к месту и некстати спросил он.
— Летучим кистенем, — буркнула Настасья. — Мы, девки, не имеем, кто бы оборонил, самим приходится. Мало ли дерьма к нам на Неглинку заносит…
— Вот уж точно, — согласилась Авдотьица. — Я-то и кулаком управлюсь, а вон Феклице недавно глаз подбили.
— Он на ремешке? — сообразил парень.
— На ремешке.
Настасья ответила так хмуро, что Данилка наконец-то догадался — девке неохота толковать о кистенях, и скажи он еще хоть словечко — обложит матерно. И тут же парень вспомнил, зачем сюда явился.
— Ты чего ту бабу увезла? — решительно спросил он.
— Какую еще бабу? — Настасья выглядела удивленной, однако не столько обвинением, сколько странной осведомленностью вопрошавшего.
— Брось, я сейчас с Варварки. Ты приезжала ко двору князей Обнорских и увезла ту бабу, у которой мы давеча отняли мешок с душегреей. На что она тебе?
— А я ее до времени припрятать решила, — снова озаряясь безмятежностью, отвечала Настасья. — Это не твое, куманек, дело.
— Как это — не мое? Ты же знаешь, что мне все нужно, что с той душегреей связано!
— Мне, куманек, нужнее. Да и нельзя ей было там оставаться. Она столько знала, что удивительно, как и до утра дожила.
— Да если я это дело не разведаю — Родька ж под батоги пойдет! Того гляди, и головы лишится!
— Сколько я про того Родьку от тебя слыхала, ему, питуху, батоги только на пользу пойдут, — возразила Настасья. — И не допекай меня, попрошу вон Авдотьицу — и выведет за белые ручки.
— Где баба? — не менее хмуро, чем сама Настасья, спросил Данилка. — Ты ее где-то на Неглинке спрятала! А она мне нужна!