В настоящее время я нахожусь практически без работы и получаю весьма скудное жалованье от Светлейшего Папы, которого мне едва хватает на проживание в Риме. Не хотел бы выглядеть навязчивым, но если отыщется для меня работа при Вашем дворе, я бы с радостью приступил к ее выполнению. Круг моих интересов простирается гораздо шире, чем обыкновенная живопись. Я мог бы работать инженером, военным экспертом, скульптором. Уверен, что в каждом роде деятельности сумел бы стать Вам полезен.
Леонардо да Винчи, художник».
Через две недели курьер французского короля постучался в небольшую комнатку Леонардо да Винчи, располагавшуюся в Ватиканском дворце. Взяв конверт, скрепленный королевской печатью, он вытащил из него письмо и принялся читать:
«Дорогой мой Леонардо!
Я много слышал о Вас от короля Людовика Двенадцатого, не жалевшего для Вас самых лестных эпитетов. Для меня и для всей Франции будет большой честью, если Вы станете служить при королевском дворе. Приезжайте ко мне немедленно. Обещаю, что Вам будет назначено содержание, всецело соответствующее Вашим многочисленным талантам. Вы будете окружены всеобщим почетом и уважением. Вы можете заниматься своими трудами и исследованиями столько, сколько Вам заблагорассудится. И я постараюсь создать Вам для этого все подобающие условия. С Вас же в качестве службы я прошу только одного: чтобы иногда проводить со мной время в беседах на темы, интересующие нас обоих.
Жду Вас с нетерпением и надеюсь, что встречусь с Вами в самое ближайшее время.
Его Величество король Франции Франциск Первый».
В этот же день Леонардо да Винчи заявил в секретариате Ватикана о своем намерении отъехать и тотчас был отпущен.
Собрав нехитрый скарб, сложив в багаж все свои записи, немногие из картин, что у него еще оставались, а также в подарок королю «Портрет некоей флорентийской дамы». Попрощавшись с немногими друзьями, маэстро отправился на службу к французскому королю, который, как он надеялся, ждал его с нетерпением.
1914 ГОД. ФЛОРЕНЦИЯ.
Слушание о краже картины «Мона Лиза» было открытым, зал судебного заседания полон, как никогда, – большинство присутствующих были журналисты, но еще большая часть находилась снаружи, не терявшая надежды просочиться через строгого охранника, заслонявшего вход несокрушимой глыбой. Заключение во флорентийской тюрьме как будто бы пошло Винченцио Перуджи на пользу. Выглядел он свежо, с интересом посматривал на переполненный зал. Наклонившись к Перуджи, адвокат, сытенький кругленький человек, спросил:
– Сколько вы уже сидите в тюрьме?
– Четыре месяца, – отвечал Перуджи.
– Немного, – беспечно ответил адвокат.
– Я так не думаю.
– Вас плохо кормили? – усмехнулся адвокат.
– Нет. Еду приносили прямо из ресторана…
– Так оно и было. Может, вас ограничивали в женщинах?
Припомнив белокурую синьорину с высокой грудью, Перуджи сладко растянул губы:
– У меня были… некоторые свидания.
– Так что же вас тогда беспокоит?
– Я нахожусь под стражей, а это не входило в мои планы.
– Вы забываете, что преступление вы совершили во Франции, и итальянская сторона должна была передать вас Парижу. Но мы сделали все возможное, чтобы этого не случилось. Иначе за кражу «Моны Лизы» вас ожидала бы гильотина. Вам следует доверять нам и дальше.
– Хм, мне ничего не остается.
– Возможно, что вас освободят из-под стражи прямо сегодня. В крайнем случае это произойдет месяца через два-три.
– Мне нужны гарантии.
– Вас обманули за прошедшие четыре месяца хотя бы однажды?
– Не припомню.
– Так что вам не в чем нас упрекнуть. А гарантии… – Сунув руку в карман, адвокат вытащил листок, сложенный вчетверо. – Возьмите.
Винченцио Перуджи развернул бумагу.
– Узнаете почерк вашего покровителя?
– Да.
– Прочитайте, это вам многое прояснит.
Перуджи углубился у текст:
«Уважаемый Винченцио!
Очень сожалею, что не смогу с Вами переговорить лично, и мы вынуждены контактировать через адвокатов. Но что поделаешь, такова сегодняшняя действительность. Смею Вас уверить, что наши договоренности остаются в силе. Держитесь изначальной версии, в этом случае Вы выйдете из тюрьмы через несколько месяцев вполне обеспеченным человеком. На деньги, что я Вам выделю, Вы можете преуспевать вполне как зажиточный буржуа. А если же Вам станет скучно, так можете прикупить какой-нибудь магазин, например, по продаже красок. Сейчас они в большой моде. Думаю, что это будет вам духовно ближе, все-таки Вы художник. Да, еще вот что… Если Вы все-таки решите отказаться от наших прежних договоренностей, то я сделаю все возможное, чтобы Вас экстрадировали во Францию, где Вас ожидает по-настоящему суровое наказание за поругание над национальной святыней.
А на том кланяюсь, Ваш благодетель».
– Надеюсь, вы разобрали, что там написано, а то у господина Воронцова весьма скверный почерк.
– Разобрал, – скрипнул зубами Винченцио Перуджи.
– Встать, суд идет! – неожиданно громко произнес секретарь.
Зал разом поднялся, громко застучав стульями. В зал, с легкомысленными тоненькими усиками на выпуклой губе, вошел круглолицый и краснощекий, весьма смахивающий на мелкого лавочника, коротышка в черной длинной мантии.
– Прошу садиться, господа, – столь же помпезно разрешил секретарь, когда судья удобно расположился на стуле с высокой спинкой.
Перуджи опустился на прежнее место, почувствовав, как сидящий рядом крупный полицейский пребольно стиснул его локоть.
– Подсудимый, прошу вас рассказать суду, как вы выкрали из Лувра картину «Мона Лиза».
Пожав плечами, Перуджи поднялся вновь.
– В этом не было ничего особенного, господин судья. – По залу прокатился сдержанный смешок. С разных концов помещения ярко блеснули фотовспышки. – Я пришел в Лувр около семи часов утра. На меня никто не обратил внимания, я просто прошел в «Квадратный салон», подошел к картине и снял ее со стены.
– Разве в зале никого не было?
– Никого, ваша честь.
– И что, вам никто не встретился на всем пути от «Квадратного салона» до самого выхода?
– Встретился один рабочий.
– Вот как. Что это был за рабочий? Расскажите поподробнее.
– Подробнее тут не расскажешь, – пожал плечами подсудимый. – Просто когда я выходил из Лувра, то мне затруднительно было открывать дверь, потому что была очень жесткая пружина, так он подержал мне дверь, когда я выносил картину.