Но благодаря своей необычайной живости, уму, обаянию и естественной женственности, хозяйка гостиной буквально излучала магнетизм и сексуальность, производя впечатление яркой личности. Из-за этих качеств некоторые мужчины находили Вельскую привлекательной. Вот и пожилой жандарм смотрел на нее с обожанием. Она же с удовольствием подшучивала над необразованностью и солдатской прямолинейностью поклонника:
– Вы, Гаврила Афанасьевич, давеча заявили мне, что любите искусство, – желая развеселить гостей после занудного выступления самодеятельной поэтессы в обруче-короне, начала забаву Вельская. – Вы так сказали, чтобы только угодить мне или из искренности чувств?
– Нет, отчего же… – явно чувствуя себя неуверенно среди всей этой высоколобой публики и оттого запинаясь, поднялся на свою защиту Кошечкин. Кажущийся увальнем, крупнотелый жандарм исподлобья озирался на предвкушающих представление зрителей, словно театральный пожарный, которого шутники-актеры обманом заманили на сцену и тут же подняли занавес. Вся его поза, толстый загривок и квадратный затылок, коротко стриженные ежиком волосы, напоминающие вставшую дыбом шерсть, делали его похожим на затравленного и прижатого охотниками к дереву крупного кабана.
– Искусство, оно… искусство! – пробормотал он и запнулся, силясь найти подходящие слова.
– Э… Искусство, я бы сказал, имеет за собой… тхе, тхе… Положим, я с малолетства любил разные красивости и в особенности героическое… к примеру, марши… Я даже у себя в отделении оркестр приказал организовать…
– Да, да, я знаю!
Наивно и женственно, словно не совладав с порывом чувств, 37-летняя «девочка» перебила его и подхватила якобы не досказанную своим «личным адъютантом» мысль:
– Вы хотели сказать, что, как и все мы тут, обожаете хорошую поэзию и любите театр. Ведь верно?
– Мм, где то в этом роде, – обрадованно качнул тяжелой кабаньей башкой Кошечкин.
– Ах, как я люблю вас за это, Гаврила Афанасьевич! Я чувствую в вас глубоко художественную натуру. Позвольте, милый мой, я вас за это поцелую.
Вельская звонко чмокнула Кошечкина в щеку. Большой нос железнодорожного жандарма покраснел и распух от удовольствия.
– Вы, Гаврила Афанасьевич, при всей вашей тяжелой и грубой службе обладаете просто гениальным даром тонко чувствовать прекрасное. Ах, нет, не отрицайте! Лучше прочтите нам что-нибудь из избранного.
Расчувствовавшись и осмелев, доселе робевший перед питерской литераторшей и другими здешними умниками, Кошечкин принялся читать известные ему стихи Пушкина, которые запомнил из гимназического курса. Сперва он делал это неуверенно, косясь по сторонам, но постепенно увлекся и осмелел. Декларирование его было настолько неумелым и комичным, что слушатели давились, чтобы не расхохотаться прежде времени. Но Кошечкин уже ничего не замечал, ибо не сводил глаз с застывшей в притворном восхищении Вельской. Она же до поры всячески поощряла его. Но потом вдруг на лице шутницы появилось кислое выражение полного разочарования:
– Довольно! И зачем вы меня обманули? Немедленно признавайтесь!
Кошечкин опешил от изумления и непонимающе уставился на только что восхищавшуюся им поэтессу.
– Я?! Да помилуйте. Никогда не посмел бы. Ведь я это… только ради вас.
Вельская расхохоталась ему в лицо:
– Опять вы врете! Эх, вы, Байрон нижегородского разлива!
– Вот вам крест, не вру!
– Врете! Врете! – махнула на него рукой хозяйка гостиной, запретив оправдываться. – Садитесь уж. Так бы сразу и сказали, что любите меня больше, чем искусство. И нечего это скрывать. Всем это давно известно. Конечно, вас бы следовало в наказание исключить из нашего братства.
На суровом лице старого солдата появилось выражение неподдельной тревоги. Но Вельская смилостивилась над ним.
– Ладно, так уж и быть, продолжайте и далее служить моим верным оруженосцем и повышайте свой духовный уровень, если желаете впредь бывать у меня.
Анри поразило, что этот суровый полицейский бульдог позволяет столичной болонке так обходиться с собой: Кошечкин совсем не выглядел обиженным или рассерженным, а только смущенным. Встречаясь глазами со своей богиней, он виновато улыбался ей. И был благодарен хозяйке, что она все-таки решила не изгонять его, как тех студентиков.
* * *
Когда в творческой программе вечера был объявлен короткий перерыв, Анри получил возможность поговорить с Вельской. У него имелись с собой сувениры для нее – тибетский храмовый колокольчик из высокогорного буддийского монастыря и фигурка баядерки – индийской храмовой танцовщицы-проститутки. Анри получил эти вещи от много путешествовавшего по Востоку Эристова, который знал об увлечении поэтессы эзотерикой Востока. Вельская посещала спиритические сеансы Блаватской, занималась йогой и мечтала накопить достаточно денег для «паломничества» в Тибет.
Анна Константиновна, словно девочка, запрыгала от восторга и захлопала в ладошки при виде подарков. В благодарность она схватила Вильмонта за руку и подвела к Кошечкину:
– Гаврила Афанасьевич, хочу представить вам моего хорошего приятеля. Обещайте мне, что тоже подружитесь с ним.
Кошечкин с готовностью пожал капитану руку, сделав вид, что они прежде не встречались, и он не отказывал недавно приехавшему в Гельсингфорс коллеге в помощи.
– Ну вот и славно! – возликовала хозяйка, довольно глядя на Вильмонта. – Теперь вы с Гаврилой Афанасьевичем поладите. Я уверена.
Кошечкин, которому сегодня порядочно досталось от хозяйки, все утирал с лица и шеи выступающий пот. При этом он сам беззлобно посмеивался над своим провалом, что говорило о нем как о неглупом человеке.
– Ненавижу всякие публичные выступления, – откровенно признался он. – Аннушка, голубушка, прям как быка меня за ноздри вытащила на всеобщее обозрение. Любит она пошутить: то «мосье Кошкиным» меня весь вечер величать изволит, то велит в лицах изображать какого-нибудь Отелло в домашнем спектакле. Но я на нее не в обиде. Что делать! Как любит говаривать мой приятель Кукушкин: «Чего хочет женщина, того хочет Бог!» Я до встречи с Аннушкой можно сказать только умом жил, а теперь живу и сердцем, и душою.
– А мне в Питере хвалили вас… – начал Анри издалека, но Кошечкин тут же добродушно остановил его:
– О делах потом, а то нас обоих прогонят. Забыли, что клятву давали не говорить о делах. Скажу только, что правильно сделали, что ко мне обратились. В городской полиции, на таможне и в магистрате – одни продажные чинуши сидят. Уж я-то знаю… Все повязаны между собой! Ну да мы с вами об этом после поговорим. Зайдите ко мне в контору, буду рад-с.
* * *
Сразу после разговора с Кошечкиным к новичку подошел муж Вельской Николай Сергеевич и предложил осмотреть его коллекцию бабочек. Пока они поднимались на второй этаж в кабинет хозяина, он сетовал на то, что Финляндия небогата чешуйчатокрылыми. Те экземпляры, что здесь водятся, давно им пойманы, а за остальными надо отправляться в южные широты. Супруга же его ни за что не желает ехать в Коктебель или во Флоренцию, ибо обожает эту дачу.