– Вы хотите сказать, что не знаете о недавнем аресте немецкого шпиона?
Анри смолчал, не зная что ответить на прямо заданный вопрос.
– Ну вот видите! – негодующе ликовала дама. – Теперь только слепой и глухой не знает об этом. И все боятся… И я боюсь… Даже свои буддистские медитации забросила, ибо не могу отвлечься от тревожных мыслей. По вечерам дома жутко. Наши окна выходят на залив. Все кажется, что со стороны моря приближаются акульи силуэты черных канонерок. Даже свет боимся зажигать. Чтобы не сойти с ума, все время стараюсь быть на людях. Я даже слышала, что теперь некоторые русские девушки в Гельсингфорсе из патриотических чувств спешат отдаться первому встречному мужчине – не обращая внимания на его наружность и даже на то – офицер ли он или простой матрос. «Пусть моя девственность достанется своему русскому, а не завоевателю!» – говорят они. И в этом нет ничего грязного и пошлого. Напротив, когда-нибудь о прекрасных невинных девах, отдающихся из любви к отечеству, сложат саги.
– Но, помилуйте, Анна Константиновна! Право, не стоит драматизировать, – вступил в разговор присутствующий в гостиной Кошечкин, который очень боялся, что его богиня действительно сбежит и вернется обратно уже не скоро.
Вельская проигнорировала его реплику и чуть ли не с дрожью в голосе выдала очередную страшную новость:
– Я слышала, что город покрыт сетью шпионов и диверсантов. Что недавно владелец самого крупного фотоателье в городе бесследно исчез, прихватив с собой самые точные сведения об офицерском составе гарнизона. Говорят, на некоторых, увезенных им, фотографических карточках должны красоваться даже факсимиле незадачливых офицеров, очарованных деликатным обращением и мастерской работой господина Свиньина. Благодаря сотням агентов враг прекрасно осведомлен о каждом уголке Свеаборгской крепости и легко превратит ее в руины в течение нескольких минут, если его агенты прежде не поднимут над ее бастионами белый флаг…
* * *
Еще накануне, убеждая впечатлительную поэтессу, что поводов для бегства из города нет, Вильмонт и в самом деле не мог допустить, что в ближайшее время немцы решатся на открытую агрессию. Ведь одно дело таможенная война, враждебные дипломатические интриги, газетные провокации, даже диверсии (заславшая диверсантов страна в случае их разоблачения имела возможность от них отказаться, чтобы не доводить дело до крайности), и совсем другое дело боевая операция с использованием ударных кораблей под национальным флагом.
«Да, немецкие шпионы могли сыграть роковую для русского флота роль в случае будущей большой войны с Германией. Но серьезные вооруженные конфликты между крупнейшими европейскими державами не начинаются вдруг без объявления ультиматумов и обмена дипломатическими нотами» – так считал Вильмонт до тех пор, пока не узнал о полученных из Парижа документах. Это случилось на следующий день после разговора с поэтессой, и капитан сразу отправился к Вельской, чтобы помочь ей упаковать чемоданы и проводить даму на вокзал (ее мужу, к крайнему его расстройству, пришлось остаться в городе, ибо сразу несколько газет и журналов заказали Леониду Сергеевичу серию статей о разгорающемся шпионском скандале).
Итак, что заставило Анри вдруг поверить в реальность германской атаки на Гельсингфорс? Дело в том, что, как представитель контрразведки, Вильмонт имел возможность оперативно знакомиться со всей поступающей информацией, касающейся этого дела. И вот появилась информация, что работающий в Париже агент зарубежного отдела охранки Петр Рычковский передал русскому послу в Париже Моренгейму важные документы, подтверждающие, что немцы действительно замышляют нанести внезапный удар по базе Балтийского флота в Финляндии.
Этому Рычковскому очень доверяли в Петербурге. Он сумел неоднократно отличиться и приобрести значительное влияние в высших столичных сферах. Именно Рычковский в 1883 году организовал провокацию, благодаря которой была арестована большая группа проживающих в Париже и еще в нескольких крупных городах Франции политических эмигрантов из России. Все они (кроме трех женщин, с чисто французской галантностью оправданных) были приговорены к длительным тюремным срокам, а некоторые даже выданы русским властям. Впечатленный галантным жестом французов, Александр III впервые тогда благосклонно взглянул на проект франко-русского союза. Говорят, услышав про арест доселе недоступных для русской полиции заговорщиков, Александр III воскликнул: «Наконец-то во Франции есть правительство! Теперь с ними можно иметь дело». Видимо, тогда же государь обратил внимание на ловкого парижского резидента. Рычковский получил высокую награду. Александр III произвел его в полковничий чин по статской части [27] . А начальство назначило Рычковского руководителем французской резидентуры.
После того же, как в прошлом 1890 году Рычковский сумел через своих покровителей в Петербурге убедить царя в том, что он спас его от покушения, Александр III проникся большим доверием к этому аферисту. Для многих не осталось секретом, что предотвращенное покушение являлось инсценировкой. Будучи тесно связан с террористами, Рычковский сам доставил на конспиративную квартиру одной из обосновавшихся в Париже боевых групп изготовленные в подконтрольной ему же революционной лаборатории в Швейцарии самодельные бомбы. А перед тем как уйти, рассовал по укромным местам документы, из которых нагрянувшая вскоре французская полиция вывела, что бомбисты собирались убить не кого-нибудь, а самого собирающегося посетить Париж русского царя. Узнав эту новость, Александр III сразу поверил в реальность готовившегося покушения. Ведь во время последнего визита его отца Александра II в Париж в 1867 году в него дважды стрелял из револьвера польский революционер Антон Березовский, к счастью мимо.
Вскоре после этого Рычковского назначили начальником русской тайной полиции за границей с жалованьем 36 тысяч франков в год, не считая косвенных доходов, приносивших ему сумму, чуть ли не втрое большую. Кроме агентов в Париже и во всей Франции, Рычковскому были подчинены также агенты в Швейцарии, Италии, Германии, Англии и Швеции.
Между прочим, ловкий авантюрист имел у себя в штате лишь дюжину действующих платных агентов, тогда как жалованья из казны ему отпускалось на 25. Понятно, что деньги, начисленные на «мертвые души», шли лично Рычковскому.
Он был тесно связан с французскими спецслужбами. И не только с ними. Из Парижа в Петербург от подчиненных Рычковского регулярно поступали доносы, что их шеф состоит на содержании у крупных французских финансистов. Тем не менее это никак не отражалось на карьере баловня фортуны.
В 1889-м Рычковский потерял все свои деньги, вложенные в акции лопнувшей как мыльный пузырь «Всеобщей компании панамского межокеанского канала». Прогоревшего на финансовой пирамиде русского резидента взяли на содержание крупные французские олигархи, заинтересованные в инвестициях в Россию. Ловкий агент оказался для них настоящей находкой.
Из одной авантюры он тут же пускался в другую, повышая стоимость своих акций у многочисленных хозяев, покровителей и начальников. Роль Рычковского давно не сводилась к сбору разведывательных данных. Он пытался оказывать влияние на внешнюю политику России. За это богатейшие люди Франции платили ему миллионы. В России же ему прочили в недалеком будущем портфель товарища министра (заместителя министра) какого-нибудь солидного министерства или даже кресло в Государственном совете с жалованьем, превышающим сенаторское, и большими привилегиями.