Первый же опыт управления реактивным аппаратом превратил Нефёдова в преданного поклонника этой техники. Большую часть своей карьеры он пилотировал поршневые самолёты и испытал настоящее потрясение, оказавшись в кабине самолёта принципиально иной философии. Приятные сюрпризы начинались сразу и продолжались непрерывно. Прежде всего здесь было на порядок больше всевозможных приборов, рычагов и переключателей, чем в любом поршневом самолёте. Между тем ещё совсем недавно Борису приходилось воевать на самолётах, на которых не было ни одного гироскопического прибора, а вместо полноценного прицела имелся лишь примитивный круг на лобовом стекле фонаря кабины перед пилотом. Расположение всех циферблатов, тумблеров, рычагов и даже окраска приборной доски и прочих блоков управления были хорошо продуманы конструкторами и облегчали труд пилота. А благодаря наличию на новых реактивных машинах переднего ведущего колеса, во время рулёжки ты видел перед собой не кусок неба да круг вращающегося пропеллера, а взлётную полосу впереди.
Ну и, конечно, скорость! Совершенно другим стало ощущение боя. Стоило слегка подкрутить машину на вираже, и создавалось полное ощущение, будто ты мчишься внутри пули, выпущенной из нарезного ствола. Маневры выполнялись столь стремительно, что человеческая мысль едва поспевала за мгновенно меняющейся позиционной расстановкой. Но если летчику удавалось оседлать волну вдохновения, когда мышцы мгновенно воплощают в точные движения едва созревшие в глубине его сознания образы-решения, он мог творить в воздухе на уровне гения, У Бориса словно заново выросли крылья. Было такое чувство, что судьба неожиданно подарила ему возможность начать ещё одну жизнь. И конечно, его сердце радовалось тому, что родная армия получила такую технику, особенно когда Борис вспоминал, с чем мы начинали войну с гитлеровской Германией… Но вместе с тем эксплуатация новой техники была сопряжена с ежедневным смертельным риском. Так бывает всегда, когда наука вторгается в прежде неизведанную сферу, где первопроходцев подстерегают опасности, о которых они раньше не знали. С одной стороны, реактивные двигатели позволяли носиться на фантастических скоростях, а с другой — стоило увлечься на пикировании, и самолёт мог мгновенно разрушиться. Десятки лётчиков неожиданно для себя попадали во флаттер, даже не успевая катапультироваться из разваливающегося на части истребителя. Неудивительно, что были лётчики, даже вполне геройские, имеющие боевые награды, которые категорически отказывались переучиваться на новую технику. «Как можно летать на этой трубе?!» — недоумевали они. По их мнению, полёт на такой машине слишком был похож на попытку самоубийства.
Руководство НИИ ВВС часто приглашало Нефёдова для проведения испытаний новой авиационной техники. Борис регулярно тестировал опытные истребители на сваливание, обледенение, проверял устойчивость моторов к отрицательным перегрузкам. Нельзя было допустить повторения прошлых ошибок. Ведь до 1942 года карбюраторные моторы советских истребителей часто глохли во время преследования гитлеровских истребителей в пикировании или при попытках оторваться от противника каскадом бочек. Пилоты «мессершмиттов» таких проблем не имели благодаря тому, что германские конструкторы ещё в 1938 году применили технологию непосредственного впрыска топлива в цилиндр, что значительно усилило мощность моторов и повысило их надёжность, особенно на отрицательных перегрузках.
Василий Сталин ревниво пытался запретить Борису работать на другое ведомство. Своё добро он дал лишь на участие Нефёдова в государственных испытаниях нового реактивного истребителя «Ла-15». Планировалось в ближайшей перспективе пересадить лётчиков округа с поршневых истребителей на эти реактивные машины. А ещё Сталин-младший задумал в рамках традиционного Первомайского парада устроить над Красной площадью показательный учебный бой двух новейших истребителей — прямо над мавзолеем, где в тот момент должно было находиться всё Политбюро в полном составе во главе с его отцом.
Но новый истребитель не оправдывал связанных с ним надежд. Машина имела крайне неприятную тенденцию без предупредительной тряски сваливаться в штопор и с трудом выходить из него. Иногда возникало самопроизвольное отклонение элеронов, несовершенной оказалась противообледенительная система.
Но главное: при перевороте самолёт терял слишком много высоты. Это сильно затрудняло ведение маневренного боя. Все вместе эти недостатки делали полёты на новейшем «Лавочкине» весьма рискованными.
Однажды в ходе учебного поединка Нефёдов увлёкся и попытался уйти от противника переворотом на опасно малой высоте и сразу угодил в штопор. Начал выводить — не выводится! Отказал гидроусилитель штурвала. Огромная гравитационная сила, эквивалентная более ста килограммам, заклинила ручку управления в крайнем левом положении. Машину лихорадочно трясёт, оглушительно орёт аварийная сигнализация, земля и небо с бешеной скоростью меняются местами. Напряжённые до предела мускулы рук сводит судорогой в борьбе со штурвалом, который стал тяжелее рекордной штанги. Катапультироваться поздно — не хватит высоты, чтобы раскрыть парашют. В этот момент в голове Нефёдова возникла странная мысль, что в кармане его лётной куртки лежит вся зарплата, которую он перед самым вылетом получил в бухгалтерии: «Как же Ольге с Игорьком придется туго без этих денег!»
Лишь за мгновение до столкновения с землёй удалось каким-то чудом выдернуть машину из хаотичного падения. Нефёдов и сам не понял, как ему это удалось. Когда счёт пошёл на секунды, думать и анализировать некогда. Хорошие инстинкты оказались результативнее осмысленных действий.
Выбравшись из кабины, Борис упал на колени и с нежностью провёл ладонью по шершавому аэродромному бетону: «Спасибо, матушка, что не стала сегодня мне могилой, оставила бродягу ещё походить по себе родимой!»
Механик, осматривающий самолёт, продемонстрировал лётчику обломок макушки сосны, срезанный плоскостью крыла и застрявший между закрылок. Подъехал взволнованный руководитель полётов:
— А я уж думал ты всё… гробанулся! — Удивлённо разглядывал он Бориса, ещё не веря, что тому повезло выбраться из практически безнадёжной ситуации. — Уже представлял, как к жене твоей пойду сообщать…
— Да поздновато спрыгнул, следующая остановка была бы кладбище. Уже решил, что отлетался раб Божий, — признался Борис, спрятав дрожащие руки в карманы куртки. — Не пойму, что случилось. Не слушается рулей коняга, и всё! Я и так, и этак — никакого эффекта! Сам не понял, как выкрутился.
Когда-то перед Испанией Ольга обещала позаботиться, чтобы у Бориса за спиной всегда порхали ангелы-хранители. Похоже, на их белых крылышках он сегодня и упорхнул от костлявой старухи с косой.
Прошло пять дней. И на этом же истребителе погиб фронтовой друг Василия Сталина, командир полка, Герой Советского Союза. Борис выезжал на место катастрофы и видел заполненный грязной болотной водой кратер — самолёт почти вертикально на большой скорости буквально вонзился в землю. В воздухе стоял резкий запах керосина и грязи. То, что осталось от лётчика, уместилось в коробке из-под мужских ботинок.
Когда Борис стоял на краю огромной ямы, к нему подошёл лётчик того полка, которым командовал погибший. Борис по работе знал в лицо почти всех лётчиков округа, а многих даже по именам. Кажется, этого чубатого парня звали Аркадием. Сняв с головы фуражку, он достал пачку «Казбека», предложил Нефёдову. Закурили.