Иногда по вечерам грузин брал гитару и в компании друзей-летчиков и их девушек исполнял задушевные романсы, которые очень любил. Но особенно всех трогали переливистые задумчиво-грустные грузинские песни в его исполнении. Женщины словно переставали замечать следы ужасного увечья на лице певца и видели перед собой мужественного человека, в словах которого звучала и юношеская удаль, и грусть о той, которую когда-то несчастно любил, и благодарность матери, а также девушке, скрасившей своей преданной улыбкой день настоящий.
В свой последний вечер Царь пел особенно проникновенно. Давно взошла луна, лес вкрадчиво шумел листвой, тени ночных птиц проносились над головами собравшихся у костра людей, а песням все не было конца.
— Георгий, спой, пожалуйста, что-нибудь повеселее, — попросил один из слушателей, — а то от твоих сегодняшних песен сердце щемит. Словно хороним кого.
Обычно отзывчивый, готовый исполнить любую просьбу друзей, на этот раз Церадзе ответил:
— Без грусти нет веселья, дорогой. После похорон обязательно будет свадьба.
В этот вечер друзьям так и не удалось уговорить Георгия исполнить задорную песню из своего обширного репертуара…
На утро после инструктажа Георгий вместе с Нефедовым направлялся к своему самолету. Предстоял полет на сопровождение «пешек». Было заметно, что Церадзе находится не в своей тарелке.
— Плохой сон видел, — нехотя признался он. — А Светлана в положении.
— Сегодня оставайся дома, — хлопнул друга по плечу командир. — Бери удочки и отправляйся на тихое озерцо. Пришла пора тебе на профилактику становиться, нервы в порядок привести, работаем-то на износ. Один день как-нибудь без тебя обойдемся.
— Нет, нельзя, — покачал головой майор, устремив задумчивый взгляд вдаль. — Только если со мной что… Короче, отправь тогда ее к моей тетке в Кутаиси. Там о ней позаботятся. Адрес у меня на письмах в походном чемоданчике найдешь.
— А я тебе приказываю остаться! — повысив голос, повторил Борис и насмешливо пожурил приятеля: — Э-эх, геноцвали, дорогой ты мой! Боишься, что без тебя люфтваффе разобьем и на твою долю не оставим.
— Не могу я свою очередь пропустить, — пояснил Церадзе. — Как ребятам потом в глаза буду смотреть, если сегодня кто-то не вернется. А так может все и обойдется, глупо придавать значение каким-то снам!
И вот они над фашистской переправой. Пикирующие бомбардировщики «Пе-2» начали спокойно, как на полигоне, работать, выполняя один заход на вражеский понтонный мост за другим. Боевой порядок истребителей над целью — обычный в такой ситуации: группа непосредственного прикрытия — на внешней стороне круга своих бомбардировщиков, другая находится выше «пешек» на случай появления неприятельских истребителей. Наконец появляются «мессершмитты». «Нефедовцы» тут же входят в вираж, завязывается «собачья схватка» воздушного боя…
В этом бою Борис чувствовал себя в ударе. Ему все сегодня удавалось. Уже в первую минуту завертевшейся карусели капитан в блестящем стиле буквально срубил пушечной очередью зазевавшегося немца. Затем зашел в хвост другому «Ме-109». Тот попытался оторваться крутым пикированием, но, не рассчитав маневр, рухнул в Волгу.
Сделав крутую горку в сторону солнца, капитан огляделся, переводя дух и выбирая следующую жертву. Поискав глазами вокруг себя, он вдруг увидел, как в хвост И-16-му под номером «3» пристраивается «мессер». Вот немец открыл огонь по «тройке», в которой находился только сегодня прибывший в часть молодой летчик. Судя по белым хлопкам дыма, оставляемым «ишачком», жить этому чудаку оставалось меньше минуты.
Не раздумывая, Борис спикировал навстречу атакующему «мессеру». Немец тут же бросил дымящийся «ишачок» и пошел в лоб «Яку». У несущихся навстречу друг другу со скоростью пули пилотов было не более секунды на то, чтобы выстрелить и отвернуть от столкновения.
Нефедов первым поймал немца в прицел и нажал гашетку. «Мессер» окутался черным дымом и начал нелепо заваливаться на крыло, вот-вот готовый перевернуться серым брюхом кверху, словно убитая акула.
В эту же секунду в кабине «Яка» раздался оглушительный хлопок. Перед глазами Бориса разлетелся сноп искр. На какую-то долю секунды он потерял сознание, а когда очнулся, понял, что падает. Никак не удавалось вывести беспорядочно кувыркающийся самолет из штопора. Прыгать нельзя — внизу немцы!
Из-под приборной доски на лицо пилота брызгало горячее масло из поврежденного маслорадиатора. Осколки разбитых летных очков впились в кожу, и кровь, смешиваясь с маслом, бурой обжигающей жижей заливала правый глаз.
Вдобавок из-под капота двигателя стали выбиваться языки пламени. Огонь быстро подбирался к кабине. Борис прекрасно знал, что фанерные самолеты сгорают за считаные минуты.
Когда до земли оставалось примерно метров триста, он предпринял последнюю отчаянную попытку спастись — снова отжал ручку управления на вывод и одновременно несколько раз двинул до отказа и обратно рычаг сектора газа.
И о восторг! Машина, словно нехотя, отозвалась на приказы человека. Гибельное вращение начало замедляться. «Як» медленно, страшно медленно, поднимал свой нос. Через пробоины в фонаре быстро вытягивало заполнивший кабину удушливый дым…
Выровнять истребитель удалось уже над самой водой. Борис глянул на приборы — высота десять метров! Еще один виток и он бы разделил судьбу своего недавнего противника, лежащего в металлическом крылатом гробу на дне Волги.
Необходимо восстановить ориентировку и взять курс на родной аэродром. Зажав коленями ручку управления, Борис рукавом вытер кровь и масло с лица; достал из-за голенища сапога карту, нашел знакомый ориентир, взял азимут. Теперь, когда направление к дому ясно, главное — до него дотопать.
А между тем длинные языки пламени уже лижут плексигласовый фонарь кабины. Но пока не перетянул линию фронта, остается потихоньку поджариваться. Впрочем, его не собирались оставлять в покое…
Борис буквально кожей на затылке почувствовал за спиной новую опасность. Оглянулся и увидел, что за ним на полной скорости жмет четверка «мессеров». Так просто фашисты не дадут уйти подранку. Остается, прикрываясь снизу землей и мотая самолет из стороны в сторону, тянуть на свою территорию, пока не собьют или сам не сгоришь…
Нефедов шел так низко, что иногда задевал плоскостями ветки одиноко стоящих в степи деревьев. В действиях немецких летчиков чувствовалось много задора и недостаток мастерства: они активно бросались вперед, словно пытаясь укусить, но стоило русскому «Яку» показать легким креном намерение круто развернуться и огрызнуться из мощного бортового оружия, сразу отскакивали. Проходило секунд десять, и игра возобновляется: клюнут едва плетущегося русского очередью и забегают вперед, чтобы посмотреть, как там «Иван» — живой? А видок у Нефедова действительно плачевный: рожа — в крови и масле, фонарь разбит. Вот, наверное, радуются поганцы!
Порой немецкие истребители подходили так близко к горящему «Яку», что Борис видел лица их пилотов — совсем мальчишки, как тот «киндер» в Испании, с любопытством глазевший на спускающегося на парашюте республиканского пилота в одном сапоге. Впрочем, тот парнишка, не в пример этому выводку, уже был опасным противником. «А все-таки хорошо мы потрепали люфтваффе, раз они бросают в бой таких зеленых новобранцев», — подумал Нефедов.