Уже пора было проводить испытания, однако Окш медлил. И причиной тому была не тяжкая усталость, мучившая его все последнее время, и даже не опасение, что неизвестно откуда взявшаяся межпространственная дыра может повести себя самым непредсказуемым образом (например, затянуть в чужой мир самого Окша или открыть дорогу таким силам, справиться с которыми будет уже невозможно), а щемящая тоска, заставляющая человека взглянуть на собственную жизнь совершенно иными глазами.
Он так ждал этого момента, как бы разделяющего его жизнь на две части – гонимого и гонителя, – а сейчас, когда все сомнения, опасности и труды остались позади, не испытывал от содеянного никакой радости. Можно было выпить вина, вкус которого он уже успел позабыть. Можно было побаловаться с молоденькой служанкой, стриженной под мальчика, носившей матросскую одежду и всегда взиравшей на Окша с немым обожанием. Можно было, в конце концов, просто завалиться спать, но неизбывная печаль отвращала его и от первого, и от второго, и от третьего. Кто-нибудь другой, оказавшийся на месте Окша, уже стал бы подумывать о самоубийстве.
Чтобы хоть немного успокоить расстроенную психику, он поднялся на палубу. Туман был таким плотным, что нельзя было различить даже верхушку мачты. Очень скоро Окшу стало казаться, что в мире не осталось ничего: ни неба, ни воды, ни суши, а сам он – лишенный плоти крохотный кусочек сознания – беспомощно повис в чужой и враждебной пустоте.
Это ощущение было столь же острым и глубоким, как и испуг, пережитый им в ту памятную ночь, когда пылала оружейная мастерская, люди барахтались в расплавленном металле, а злая воля Карглака пронизывала мрак, отыскивая того, кто сумел чудом избежать гибели.
И только зацепившись за это воспоминание, занозой засевшее в душе, Окш вдруг осознал, что мучает его вовсе не беспричинная тоска, и не меланхолия, а то самое, хоть и сильно изменившееся предчувствие опасности, уже столько раз выручавшее его в самых разных ситуациях.
В тумане таилась какая-то беда… нет, даже не таилась, а неотвратимо приближалась, заполняя собой весь мир, все сущее пространство.
Окш метнулся в трюм, где была оборудована мастерская, вооружился клинком, заодно прихватил зрительную трубу, которой еще ни разу не успел воспользоваться, и торопливо вернулся на палубу. Экипаж лодки, привыкший реагировать не на слова, а на малейшие нюансы поведения хозяина, поспешил занять свои места.
Тревожные мысли, мельтешившие в сознании людей, могли выдать местонахождение лодки, и Окш был вынужден направить часть своей воли на создание барьера, непроницаемого для чужого любопытства.
Враг по-прежнему оставался неопознанным, и Окш терялся по этому поводу в догадках. Людей он определил бы сразу. Мрызлов тоже. Максарам здесь делать нечего, в Чернодолье у него не было других врагов, кроме Карглака, а тот мертв… Разве что Рагна? Но как-то не верилось, что она способна на вероломство.
Внезапно Окш различил плеск весел, раз за разом погружающихся в воду, – если бы не едва слышный скрип уключин, его можно было легко спутать с плеском волн. На довольно приличном удалении от лодки по направлению к берегу двигалось легкое гребное суденышко, скорее всего – двухвесельный тузик, пользовавшийся неизменной популярностью у местных рыбаков.
Сосредоточившись, Окш попытался уловить мысли неизвестного гребца, но все старания оказались тщетными. Причиной этого могло быть чрезмерно большое расстояние, и Окш знаками осведомился у рулевого, какова глубина воды под килем. Тот в ответ показал на пальцах: мелковато, всего три мерки.
Это вполне устраивало Окша. Повинуясь его беззвучной команде, экипаж разобрал мерные шесты и, отталкиваясь ими от дна, погнал лодку вперед.
Вскоре в тумане обозначился смутный силуэт тузика, сидевшего в воде так высоко, словно в нем не было ни рыболовных сетей, ни улова, ни якоря, ни даже банок. Человек на веслах греб размашисто и равномерно, как механизм. Похоже было, что он держит курс прямо на остров.
Окш вновь попробовал проникнуть в чужое сознание. В таких случаях можно нарваться и на подвох (особенно если где-то рядом находится хозяин-максар), но то, что пришлось испытать Окшу, было не менее отвратительно, чем лобзание с полуразложившимся, изъеденным червями трупом.
Таинственный гребец уже не принадлежал к миру живых существ, но окончательно отнести его к разряду мертвецов было бы преждевременно.
Сердце его билось не по собственной воле, а по принуждению некой загадочной посторонней силы. Сознание было пустым, как у недоношенного плода, – в нем не было ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, зато во всю мощь грохотал поступающий извне побуждающий сигнал, смысл которого Окш разгадать не мог. Этому сигналу подчинялись все клетки почти уже мертвого организма, вся высвобожденная агонией энергия, весь остаток некогда неисчерпаемых сил.
По мере того, как управляемый мертвецом тузик и следовавшая за ним в кильватере лодка приближались к острову, туман постепенно редел. В сизой слоистой пелене уже можно было различить очертания старого маяка – корявый палец, торчащий вверх из плоской ладони острова.
Окш приставил зрительную трубу к правому глазу. Предмет, интересовавший его, от этого четче не стал, зато приблизился. К сожалению, рассмотреть можно было немного – транец тузика, лопасти весел да спину гребца, то резко наклонявшегося вперед, то откидывавшегося назад. Скорей всего это была женщина – уж очень хрупкой казалась спина, облепленная мокрыми светлыми волосами.
И эти волосы, похожие на самую нежную льняную кудель, и острые лопатки, как крылышки едва-едва вылупившегося птенца, и одежда, цветом сходная с нарядом лесной богини, напоминали Окшу что-то до боли знакомое.
Неужели это Рагна?
Но откуда она могла взяться здесь? Ведь ее появление ожидалось совсем с другой стороны. И что за несчастье случилось с гордой дочкой Генобры? Почему сознание, защищенное, казалось бы, непроницаемым барьером, улетучилось, как пар из чайника? Какая сила поддерживает в этом трупе видимость жизни? Что она хочет найти на острове, о существовании которого не должен знать ни один максар? Защиты? Отмщения?
Отшвырнув зрительную трубу в сторону, Окш обратил свой взор (не только естественный, дарованный природой почти всем живым существам, но и внутренний, тайный, возвышающий его обладателя над остальными людьми) туда, откуда прибыла Рагна и где за завесой тумана таился кто-то жестокосердный и зловещий.
Ах, если бы воля могла обладать такой же разящей силой, как и клинок! С какой сладострастной яростью он вонзил бы свое оружие в неведомого врага, будь тот хоть человеком, хоть максаром, хоть сверхъестественным чудовищем!
Между тем тузик ткнулся носом в полосу водорослей, окружавших остров буро-зеленой бахромой. Рагна, бросив весла, ступила на берег. Ее походка напоминала движения марионетки, которую дергает за веревочки неопытный кукловод. Босые ноги оставляли на влажном песке не цепочку следов, а глубокие борозды.
Дозорные, вооруженные алебардами и многозарядками, уже бежали навстречу незваной гостье. Однако никто из них не посмел приблизиться к Рагне вплотную – то ли вид разгуливавшей на воле покойницы был действительно страшен, то ли в ней опознали максара. Успевшие вдоволь повоевать, закаленные в разных переделках воины жались друг к другу, как детвора, узревшая бешеную собаку.