С тех пор они часто виделись. Все планы Дроздовой были написаны у нее на лбу крупными буквами – как можно быстрее найти нового мужа. А в компании друзей Виталия это было вполне осуществимо. Виталий отчего-то Лидку недолюбливал, Катя только посмеивалась – всем охота получить свой кусок счастья. Она не очень волновалась за приятельницу: с ее энергией и пробивным характером Лида скоро устроит свою судьбу, это очевидно.
Да уж, энергии Дроздовой было не занимать. Если уж она что-то вобьет себе в голову, то ее никто и ничто не остановит. Во всяком случае, не Катя.
– Жду тебя через полтора часа в «Галерее»! – не терпящим возражений тоном сказала Лида и отключилась.
Катя тяжело вздохнула: придется ехать в город.
До выезда на МКАД оставалось минут пять, когда впереди на шоссе показалась приземистая фигура в милицейской форме.
Катя затормозила, «надела» на лицо самую обаятельную улыбку, выглянула навстречу подходящему гаишнику:
– Лейтенант, что я сделала не так?
– Лейтенант Смородин, – проговорил тот сквозь зубы, не реагируя на улыбку. – Ваши документы.
Был он мрачный, лицо какого-то серого цвета, смотрел куда-то вбок, так что не видно было глаз. Это производило весьма неприятное впечатление. Впрочем, какое ей до него дело? Она видит его в первый и последний раз в жизни.
Катя достала бумаги из бардачка, протянула лейтенанту.
Тот проглядел документы, пожевал губами, проговорил сухо и неприязненно:
– Выйдите из машины, Екатерина Антоновна!
– Да в чем дело? – Катя недоуменно взглянула на милиционера.
– Я сказал – выйдите из машины! – жестким тоном повторил тот и потянулся к кобуре.
Катя окончательно расстроилась: ей почти не приходилось сталкиваться с суровой действительностью, Виталий тщательно оберегал ее душевный покой, и поэтому каждый такой случай выбивал ее из колеи. Гаишник явно напрашивался на взятку, но Катя ничего не нарушала, не чувствовала за собой вины и не торопилась совать ему деньги. В крайнем случае можно позвонить мужу, он все уладит.
Она машинально поправила волосы, открыла дверцу, выбралась из машины и огляделась. В стороне, метрах в двадцати, стояла милицейская машина, возле нее скучал второй гаишник.
– Ну, в чем дело, лейтенант? – повторила она, нетерпеливо переступая с ноги на ногу и постаравшись вложить в свой вопрос как можно больше твердости.
– Похожая машина числится в угоне, – ответил тот неохотно.
– Но у меня же все документы в порядке… – растерялась Катя.
– Багажник откройте!
– Багажник-то зачем…
– Откройте, я сказал! – Он набычился, взглянул на нее исподлобья, на его серых щеках заходили желваки.
Катя вздохнула, обошла свою «Ауди», открыла багажник.
Она хотела отступить в сторону, чтобы показать содержимое багажника вредному лейтенанту, но не успела этого сделать. Сзади мелькнула какая-то тень, и на нее словно обрушились небеса.
Пришла в себя она от боли.
Болело все: голова, ноги, спина… болели даже такие части тела, о существовании которых она раньше и не подозревала.
Катерина застонала, открыла глаза, но ничего не увидела. Вокруг была кромешная тьма.
Она попыталась понять, где находится.
Не дома, это точно. Вокруг нее была не уютная шелковая темнота ее спальни, а какая-то тесная, жесткая, колючая тьма.
Кроме всего прочего, эта тьма двигалась.
Катю то и дело подбрасывало, она перекатывалась, ударяясь обо что-то жесткое то локтем, то плечом, то коленом. Вот отчего болело все тело… но голова не просто болела – она раскалывалась, трещала от боли, мешая сосредоточиться…
Катя больно ударилась спиной, перекатилась на бок, вскрикнула и вдруг все вспомнила.
Вспомнила утренний звонок Лидки Дроздовой, вспомнила, как выехала из дому, как подъехала к повороту на МКАД… вспомнила хамоватого гаишника, вспомнила, как она открыла багажник…
После этого вспоминать было нечего. После этого была только темнота.
И тут до нее дошло, где она!
В багажнике собственной машины…
Катю подбросило на ухабе, она ударилась боком о крышку багажника и застонала. Застонала не столько даже от боли, сколько от страха и безысходности.
Она слышала рассказы о женщинах, которых вот так же останавливали на дороге, завозили в лес и там убивали. Ради дорогой машины, ради украшений, часов и прочего дорогостоящего хлама.
Катя слышала такие рассказы много раз, но не воспринимала их всерьез, ей казалось, что это – вроде детских страшилок, которые шепотом рассказывают друг другу на ночь лет в десять. И уж во всяком случае – такое не может случиться с ней самой…
И вот – случилось.
Катю снова подкинуло на рытвине. Значит, они едут не по шоссе, не по городской улице. Они едут по проселку или, того хуже, по лесной дороге.
Ее везут в лес…
Машина снова подпрыгнула и остановилась.
Наступила тишина. Гулкая, звенящая тишина.
Затем крышка багажника поднялась, и Катя на мгновение ослепла от хлынувшего ей в глаза золотого осеннего света.
– Вылезай, – раздался над ней хриплый раздраженный голос.
Глаза немного привыкли к свету, и она увидела мрачное лицо «лейтенанта Смородина».
Впрочем, он наверняка никакой не лейтенант, и уж тем более не Смородин.
– Вылезай! – повторил он угрожающим тоном.
Катя медлила, и тогда он схватил ее за воротник мягкой кожаной курточки («От Alaja», – отстраненно вспомнила Катя слова из другой, прежней жизни).
Она распрямилась, перебралась через край багажника, шагнула на черную лесную землю, густо усыпанную еловой хвоей.
«Ауди» стояла на небольшой поляне, окруженной густым темным ельником. Среди елей проглядывали золотом и багрянцем чахлые осины и березки.
Катя всегда любила сосновый лес – светлый, просторный, как храм, – а ельник недолюбливала, он казался ей мрачным, угрюмым, нелюдимым, зловещим.
Как будто она предчувствовала, что именно в таком лесу закончится ее жизнь…
За спиной «Смородина» маячили еще двое мужчин, чем-то неуловимо похожих: один – в милицейской форме, другой – в черных джинсах и кожаной куртке.
– Что смотрите? – повернулся к ним «лейтенант». – Работайте! Времени мало…
Он рванул Катю за руку, сорвал с запястья часы.
– Часы номерные, – проговорила она, пытаясь вырвать руку. – Тебя по ним вычислят…
– Заботишься обо мне, да? – осклабился мужчина. – Не бойся, как-нибудь обойдется!